— Я объявил эту войну инквизиторам. Те, кого уже повесили, и кого еще повесят — это люди, замешанные в делах Инквизиции, но не сами святоши. Это те, кто ради своих целей подставлял других, те, кто покупал свои жизни чужими, те, кто пользовался своим положением и издевался над простыми людьми, незащищенными законом. Эти же, — он указал на скованных преступников, стоящих на коленях возле плахи, — Эти — инквизиторы, имеющие ранг.
Сегодня вам пришлось убивать. Почти каждый из вас сегодня обагрил свои руки кровью. Мне убивать не пришлось, моя задача состояла в том, чтобы обезвредить магов-инквизиторов. Но я не считаю себя вправе остаться в стороне. Если сегодня мы совершили преступление — мы совершили его вместе!
Этьен замолчал, обвел взглядом собравшихся на площади, и поклонился им. Потом подошел к плахе, вытянул руку — кто-то вложил в нее обнаженный меч. Двое стражников подтащили к плахе первого попавшегося инквизитора, заставили встать на колени. Грегориан зачитал имя и приговор.
— Да свершится правосудие, — глухо проговорил Хранитель, поднимая меч.
Отсеченная голова покатилась по доскам эшафота.
Имя, обвинение, приговор. Удар.
Имя, обвинение, приговор. Удар.
Имя, обвинение, приговор. Удар.
Никто не знал, чего Этьену стоило стать палачом. Но он считал, что не имеет право остаться в стороне.
Разве что Кёрнхель, стоявший все время в двух шагах от него, незаметно кусал губы и вздрагивал всякий раз, когда меч перерубал чью-то шею. Он-то чувствовал, каково приходится его повелителю…
А на помост, превратившийся в эшафот, выводили все новых и новых приговоренных…
— Неррек де Реннит, бывший инквизитор четвертого ранга, — безразличным тоном начал по памяти Грегориан. — Обвиняется в убийствах, издевательствах, насилии, грабежах, воровстве, притеснении… Приговор — смертная казнь!
В глазах поверженного инквизитора полыхала ненависть — но умевший видеть глубже граф разглядел, что за гневом и яростью скрывается ужас. Инквизитору страшно было умирать.
Внезапно Неррек увидел стоящую в стороне герцогиню… и в его взгляде мелькнула искорка надежды.
Нет, в глубине души он понимал, что гибель неизбежна, что еще несколько секунд — и он умрет, но даже самый мизерный шанс на спасение он хотел использовать. Чего бы ему это не стоило. Унижаться? Хорошо! Стать рабом? Пожалуйста! Отказаться от самого себя? Легко! Только бы жить, только бы продолжать дышать, только бы…
— Мама! — закричал этот большой, страшный мужчина, проливший крови столько, сколько не всякому солдату приходится. — Мама, пожалуйста! Спаси меня!
Этьен с отвращением отшатнулся от упавшего на колени инквизитора, по лицу которого текли слезы.
— Мама, прошу тебя, умоляю, спаси меня! Я не хочу умирать!
— Те, кого ты убил — они хотели? — негромко спросила Мари.
— Нет, но… я просто делал то, что должен был делать! Мама, пожалуйста, я не хотел ничего дурного!
Герцогиня пошатнулась. Ее руки дрожали.
Внезапно Хранитель поймал ее взгляд и прочел в этом взгляде мольбу.
Коротко кивнув, он взмахнул рукой — какая-то нематериальная сила подтащила бывшего инквизитора к плахе. Взмах меча…
В какой-то момент Этьен подумал, что Мари потеряет сознание. Но пожилая аристократка выдержала — только схватилась за плечо Грегориана с силой, которую вряд ли можно было ожидать в этих суховатых пальцах.
Спустя полчаса казнь, наконец, закончилась. Тела убрали, плаху унесли, кровь наскоро затерли.
Хранитель вновь обратился к толпе с речью — он уже не помнил, с которой по счету. Но это необходимо было сделать, причем именно сейчас.
Предел тек по венам вместо крови, его сила переполняла Этьена. Но графа это не радовало — слишком уж нечестным было то, на что он собирался пустить эту силу.
— Вы все прекрасно понимаете, что Святейшие отцы не простят нам того, что мы посмели сбросить их ярмо, опровергнуть их ложь, — начал он. — Скоро под стенами Атана встанут войска Иоаннита. И мы просто обязаны дать им отпор! Стены города хорошие, крепкие. Защищаться можно долго. Припасы и вода тоже есть. Но ведь не будем мы вечно отсиживаться за стенами?! Нам придется дать бой врагу, превосходящему нас численностью и выучкой. И нам придется победить. Но на нашей стороне будут маги! Каждый из вас, кто обладает магическим даром, пройдет краткое обучение и освоит азы боевой магии. Все остальные будут обучаться боевому мастерству. Женщины помогут плотникам делать боевые машины, сооружать помосты для чанов со смолой и так далее. Все вместе — мы сумеем победить Иоаннит!
— Да! — в один голос взревела толпа.
Этьен говорил что-то еще, такое же патриотически-высокопарно-нелепое, люди кричали и приветствовали его, кое-кто уже сейчас предлагал собрать войско и двинуть на штурм Иоаннита… А Хранитель чувствовал себя последним дерьмом.
Договорив, он передал слово Грегориану, который выдал людям четкие указания относительно того, куда и кому приходить, а сам при первой же представившейся возможности скрылся.
Кёрнхель нашел Этьена только спустя час. Граф сидел на краю городской стены, свесив ноги на внешнюю сторону, и мрачно пил вино прямо из бутылки. Полуэльф бесшумно приблизился и сел рядом.
— Не против? — негромко спросил он. Хранитель мотнул головой.
— Я рад тебе. С тобой можно быть откровенным.
Он сделал еще глоток.
— Что тебя гложет? — Кёрнхель взял протянутую бутылку, отпил.
— Я поступил бесчестно? — вопросом на вопрос ответил Этьен.
— Смотря как смотреть. Если рассуждать грубо, не беря в расчет мотивации и цели — да. Ты поступил бесчестно, воздействовав силой Предела на население Атана и внушив людям готовность сражаться, которой никогда не добился бы в иных обстоятельствах. Но при этом ты сам прекрасно понимаешь, что если бы не это — Атан взяли бы почти без боя. Сколько у Ордена воинов, считая боевых магов? Дай Создатель, тысяча наберется. А скольких пригонят сюда оскорбленные и разозленные Святейшие?
— Тысяч десять, в лучшем случае, — прикинул граф. — Но это не отменяет того, что я обманом отправляю людей на смерть. Невзирая на мотивации и цели.
— Не отменяет, — согласился полуэльф. — Но такова доля Черного Властителя. Они первые, но далеко не последние, кого ты отправишь на верную смерть, увы. Это твой долг, честен он или бесчестен — уже не имеет значения.
— Неужели долг может быть бесчестным?
— Разумеется, может…
— Нет, я не про факт. Если долг истинный, то как он может повлечь за собой бесчестье?
Кёрнхель тихо рассмеялся.
— А тут уже только от твоего решения и твоих действий, ну и отношения зависит все. Либо ты сделаешь акцент на бесчестье, и долг не будет истинным, а все преступления, совершенные во имя него, останутся преступлениями. Либо же возобладает понятие долга, ты примешь его для себя всей душой — и тогда бесчестье станет военной хитростью, преступление — оправданной жертвой, и так далее. Поменяется акцент.