Лекция проходила в аудитории, сиденья в которой были расположены амфитеатром, в ней помещалось около ста двадцати человек, и она всегда была набита до отказа. В семинаре у него занимались восемнадцать человек; мы садились кружком, столов не было, каждый, кто хотел что-то сказать, имел такую возможность, и каждому удавалось высказаться без всякого заранее составленного списка ораторов или призывов выступить. Две трети участников семинара составляли молоденькие студенты, которые поступили в университет на отделение политологии сразу после окончания колледжа, остальные слушатели были постарше, они уже имели профессию, а сейчас учились в школе права, и этот семинар зачитывался в их программу юридического обучения. Среди слушателей была женщина-врач, преподавательница французского, бывший военный моряк и женщина-психоаналитик. Они планировали закончить обучение по возможности за два с половиной года вместо трех и немного стеснялись того, что поддались своему увлечению и вместо семинара по торговому и общественному праву выбрали семинар по политической теории. Они откликнулись на мое предложение собраться как-нибудь вместе и выпить, однако все были постоянно слишком заняты, и собраться нам так и не удалось. Я разговорился только с одним студентом постарше; мы оба слушали лекции и участвовали в семинаре и всегда занимали там друг для друга места в первом ряду. Джонатан Марвин продал свою фирму, жил на проценты от капитала и занимался тем, что ему было интересно. Занятия у де Баура он посещал уже несколько лет и гордился тем, что знает профессора лучше, чем все остальные.
«А вы слыхали, что он в течение нескольких лет на ферме в Адирондакских горах руководил организованной им утопической коммуной?» — прошептал он мне на ухо, когда де Баур стал говорить об «Одиссее» как о поисках утопии, однако, когда после лекции я стал его расспрашивать, выяснилось, что знает он об этом немного. Дело было в семидесятые годы, все началось хорошо и дурно закончилось, и один из двадцати или тридцати участников коммуны, бывший там от начала до конца, по слухам, написал статью, за которой Джонатан давно охотится.
«Говорят, что статья появилась в сомнительной газетенке «Новая эра». К сожалению, в библиотеке есть не все ее номера».
После семинарского занятия я незаметно пошел вслед за де Бауром. Идти пришлось недолго. Он тоже жил на Риверсайд-драйв, где, как я теперь знал, университету принадлежало несколько домов, в которых комфортабельно разместилась профессура. Мой маршрут в университет или к станции подземки проходил в стороне от дома де Баура. Однако я взял в привычку делать крюк и проходить по его улице. Однажды я встретил его на прогулке, он вел на поводке ротвейлера, а однажды увидел, как он возвращается из парка в белых брюках, белой рубашке и с теннисной ракеткой в руке. Я взял себе за обыкновение всякий раз, когда совершал пробежки в парке, делать крюк и пробегать мимо теннисных кортов, и однажды я увидел, как он играл в теннис, — большие шаги, размашистые и сильные удары ракеткой: он играл так уверенно, что ему не приходилось много бегать по корту.
У меня по-прежнему было такое чувство, что он в моей власти. Я кружил возле него, следил за ним, вынюхивал; я скоро узнаю о нем все, и не останется таких мест, где он смог бы от меня укрыться. Однако тут наступило последнее воскресенье сентября. День стоял ясный, на деревьях появились первые разноцветные листья, а в воздухе еще разливалось последнее летнее тепло. Я взял напрокат велосипед, доехал до самой крайней точки Манхэттена, полюбовался на статую Свободы и на обратном пути проехал мимо дома де Баура. Еще издали я увидел, что перед входом стоит серебристый внедорожник «мерседес» с открытой дверцей багажника, куда как раз запрыгивал ротвейлер де Баура. Де Баур захлопнул багажник и пошел к дому. Привратник держал дверь открытой. На порог вышла молодая женщина с двумя детьми — мальчиком лет одиннадцати или двенадцати и девочкой чуть помладше. По какому-то движению, жесту, выражению я обо всем догадался. Женщина была его жена. А дети — его дети.
Не знаю, почему это обстоятельство позволило ему освободиться из-под моей власти. Словно он спрятался за спины своей жены и детей.
В начале октября он пригласил всех участников семинара к себе домой.
— Пригласил всех, это он делает не часто, — сказал Джонатан Марвин. — Чаще всего он приглашает только избранных студентов. По-моему, такие приглашения — своего рода проверка, а того, кто ее выдержит, он приглашает на январский семинар.
— Семинар на каникулах?
— Он уже несколько лет подряд в январе проводит недельный семинар в Адирондаке, в нем принимают участие только те, кого он лично пригласил. Не знаю, что там происходит. Студенты, которые там побывали, делают из этого тайну, и сам де Баур об этом молчит. Я готов финансировать семинар до выхода профессора на пенсию, если он меня когда-нибудь пригласит.
— Он сам финансирует этот семинар?
— Я думаю, что да. Это не университетское мероприятие, а участники тоже ничего за семинар не платят.
Я хотел прийти на ужин не слишком поздно и не слишком рано и, поднявшись на лифте, в точно назначенный час стоял с букетом астр перед дверью его квартиры на одиннадцатом этаже. Открыла его жена, она поздоровалась со мной, поблагодарила за цветы, провела в большую комнату с видом на реку и на другой берег, налила мне вина, вышла на секунду и вернулась с астрами в вазе.
— Вы тот самый приглашенный профессор из Германии?
Она, стало быть, моя мачеха. Она была чуть моложе меня, светловолосая, высокая, стройная, спортивная, с открытым лицом, насмешливой улыбкой и любопытным взглядом. Что ей было известно о муже? Что он ей рассказал? Она — его вторая жена? Бывшая студентка? Она его знала, восхищалась им, презирала, любила его?
— Да. А вы тоже с этого факультета?
Она отрицательно покачала головой:
— Я работаю брокером.
Я не знал, что это за профессия, хотел было переспросить, но нашлись более важные вещи, о которых я хотел узнать. В любую секунду мог позвонить следующий гость.
— Восхищаюсь вами, как вы все успеваете, — вы и брокер, и мать двоих детей… Видел вас недавно с сыном и дочерью.
Это ведь мои сводные брат и сестра. Похожи ли они на меня, поймем ли мы и примем друг друга или не сможем найти общего языка? Вполне возможно, что я мог бы претендовать по суду на часть наследства. Возможно, я их слегка расстрою, если расскажу им об их отце и о моей матери.
Она улыбнулась:
— У меня чудесные дети. В половине восьмого они отправляются в школу и возвращаются только в пять. Они вовсе не мешают моей работе.
— В Германии уроки в школе заканчиваются в полдень. По счастью, когда мне было столько, сколько вашим детям, а маме приходилось работать, обо мне заботилась моя сводная сестра от первого брака моего отца. Иметь сводных братьев и сестер иногда большая удача. А у ваших детей есть сводные братья и сестры?
Ничего умнее я не придумал.