– «Поведал» – нет, ни разу!.. Зато «дал понять» – раз пятнадцать, а то и больше…
– Значит, ваш муж тоже дерьмо редкостное? Клянусь вам, милая Кларисса, я говорю объективно.
– Я не ощущаю в себе права на подобную объективность, – заявила Кларисса. – Эрик мой муж, и, прежде всего, между нами существует договор взаимного уважения…
Кларисса говорила твердым тоном, и это вывело Симона из себя:
– Но ведь, по правде говоря, поскольку он сам не соблюдает этот договор…
– Мне всегда трудно презрительно относиться к кому бы то ни было, – начала Кларисса, но ее прервал Чарли, который загадочно закатывал глаза и буквально бил копытами.
– Я вам хочу кое-что показать, – проговорил он, прикладывая палец к губам. – Нечто великолепное.
И он повел их в каюту Жюльена, который в это время играл в теннис с Андреа, где показал им Марке с тысячами утомительных комментариев восторженно-назидательного характера, однако ни Симон, ни Кларисса не сделали попытки уйти: Симон потому, что вглядывался в картину и, рассматривая ее, оценивал по-новому, на основе того, что ему дала музыка, любовался ею; а Кларисса в это время глядела на окружавший ее беспорядок, на голубую рубашку поло, на комнатные туфли, на смятые журналы, на окурки в пепельнице, на валяющиеся на полу запонки, на весь этот бедлам, обычный скорее для студента, чем для взрослого мужчины, который вызывал у нее в памяти облик самого Жюльена и пронизывал будоражащими (но необыкновенно приятными) ощущениями. Впервые у нее появилось желание покровительствовать Жюльену, а не быть лишь объектом его покровительства. Это потому, подумала Кларисса, что она лучше него складывает рубашки и умеет поддерживать порядок. Она с признательностью и пониманием вспомнила о трех бутылках виски, спрятанных в его ванной. Она искренне наслаждалась Марке вместе с Симоном. Но хотя он был прекрасен, по-настоящему она его не видела и не способна была даже приблизительно его оценить, чего от нее все время требовал Чарли. В память ей врезалась одна-единственная деталь на картине: женщина, заворачивающая за угол, и в силу какой-то телепатической связи, которая раньше была неведома ни ей, ни Жюльену, она на мгновение ощутила слабый приступ ревности. Выходя из каюты, Симон отметил про себя, что еще три дня назад ему захотелось бы купить эту картину для Ольги, которая его не любит, но не сумел отдать себе отчета в том, что его занимает вопрос: а не может ли этот подарок вернуть ему Ольгину любовь?
Они вновь расположились на палубе в обществе Эдмы. День клонился к вечеру. Беседа вращалась вокруг Пруста, и Эдма пронзительным голоском принялась рассуждать о круизе.
– Любопытно, – проговорила она, – что теперь пошли разговоры на общие темы… а при отплытии всем хотелось узнать побольше друг о друге, и каждый из нас рассказывал что-то о своей частной жизни, но, наведи мы более подробные справки друг о друге, каждый из нас пожелал бы как можно скорее позабыть об этом… повернуться ко всему этому спиной и укрыться под сенью разговоров на общие темы…
– Возможно, эти откровения оказались взрывоопасными… – беззлобно предположила Кларисса (словно и на нее легли тенью эти прошлые откровения).
Тут Симон осмелел:
– А может быть, вам просто не хочется забивать голову всей этой чепухой?.. Прошу прощения за подобные выражения, дорогая моя Кларисса, но если вы выступаете в качестве Девы Марии, а ваш супруг – Иосифа, то, как мне представляется, это и не слишком убедительно, и не слишком понятно…
Тут Кларисса расхохоталась, да так громко и самозабвенно, что Симон, с одной стороны, обрадовался, что сумел раскрепостить ее, а с другой – разозлился, что не в состоянии слиться с нею в едином порыве. Поначалу он буквально принудил себя рассмеяться, но потом мало-помалу поведение Клариссы оказалось для него заразительным, и его хриплый, приглушенный смех слился со смехом Клариссы.
– Боже мой… – проговорила она, утирая слезы (теперь, благодаря отсутствию макияжа, они не оставляли черных следов на щеках). – Боже мой, – проговорила она, обращаясь к Симону, – ну и мысли приходят вам в голову! Иосиф… Эрик… ни много, ни мало… Ха-ха-ха! – произнесла она, вновь закатываясь смехом.
От смеха она порозовела, глаза ее загорелись, она помолодела лет на семь, перенеслась в веселую, счастливую юность, когда девочки переходят в новое состояние, от одной любви к другой, от глупого хихиканья с мальчишками из своего класса, от любви запретной к поцелуям с теми же самыми мальчишками в темноте машин, к любви обязательной. Когда их целует возлюбленный, еще сегодня днем таскавший у них карамельки на уроке математики.
– Вы заставляете меня вспомнить о своей юности, – мечтательно проговорил Симон. – Это поразительно, ведь я на двадцать лет вас старше…
– Вы мне льстите, – заявила Кларисса, – мне уже тридцать два…
– Ну а мне почти пятьдесят. Вот видите?.. – произнес Симон, причем это вопросительное «Вот видите?» означало скорее не: «Я оказался прав, я мог бы быть вашим отцом», а: «В это трудно поверить, не так ли?»
– Вы с Жюльеном должны были бы выйти из одной детской, – продолжил он и бросил на Клариссу взгляд, задумчивый и чистый.
– Я не очень хорошо улавливаю вашу мысль, – пробормотала Кларисса, взгляд который стал растерянным.
– Вы с ним одной породы, – уточнил Симон.
И он развернулся в кресле, поднял голову к небесам, как он делал всякий раз, погружаясь в раздумье, и, в конце концов, объяснил:
– Вы оба созданы для радости.
Вид у Клариссы был до такой степени ошеломленный, что Чарли счел своим долгом вмешаться:
– Он прав. Это, быть может, не столь очевидно, но зато верно. Вы оба с жизнью на «ты». Тем не менее ни вы, ни Жюльен ничего не знаете о самих себе. Увы… И, как мне представляется, Эрику следует как можно скорее вернуться к вам и дать вам понять… И поскорее, ибо может настать момент, когда такого рода понимание обретет разрушительный характер! Жюльен точно такой же: он не изображает ни дамского угодника, ни игрока, ни великого знатока живописи, ни сорвиголову, и тем не менее в нем все это слито воедино.
– Но разве, к примеру, Ольга и Эрик другие?
– Ну, видите ли, они пытаются казаться не тем, кем они являются на самом деле, – пояснил Чарли, которому льстил интерес к его рассуждениям. – Другие тоже стараются внушить окружающим желанное представление о себе, однако все же не обманывают их: так, Эдма хочет выглядеть элегантной, но ведь она такая и есть; вы, Симон, стремитесь выказать себя проницательным режиссером, но ведь вы им уже стали; Арман Боте-Лебреш выступает в роли директора-распорядителя крупного предприятия, но ведь ему действительно нравится занимать эту должность; Андреа играет сентиментального молодого человека, и он именно таков; а Элледок – командира-грубияна, и он хочет им быть, хотя это и глупо. Что до меня, я играю милейшего Чарли и от души желаю быть таковым на самом деле. Но что касается Эрика и Ольги, это совсем другое дело: Ольга хочет заставить нас поверить в свое бескорыстие, в свой художественный вкус и в свое хорошее происхождение, в то время как у нее нет ни того, ни другого, ни третьего, прошу прощения, Симон! Эрик же хочет заставить поверить в наличие у него высокой морали, человечности, терпимости, то есть тех качеств, которыми он не обладает, которые лишь симулирует. На самом же деле единственным циником на этом судне является именно Эрик Летюийе, ваш супруг, дорогая мадам, – торжественно завершил Чарли свою тираду.