Но теперь любовь Жюльена, его признания в том, что он жаждет ею обладать, взгляды, которые кидали на нее другие мужчины на корабле, их невысказанное желание, возродившаяся уверенность в собственном обаянии вернули Клариссе ощущение самоценности своего тела (своего тела как некоей собственности, принадлежащей исключительно ей самой, и его желания и нежелания, до того казавшиеся ей дерзкими и недозволенными, теперь представлялись ей абсолютно законными). На протяжении многих лет она дарила Эрику малоценимое им достояние, каким являлось ее тело, но теперь она не могла отдать ему то, что принадлежало Жюльену. Стоит ей переспать с Эриком, как она тем самым обманет Жюльена, станет проституировать собственное тело, отречется от самой себя. Ее мужем, любовником и защитником был Жюльен, осознала вдруг Кларисса благодаря тому отвращению, которое в этот миг вызвал у нее красавец-блондин Эрик.
Она появилась в столовой совершенно бледная, в вечернем платье, в сопровождении Эрика в смокинге. Однако, несмотря на бледность, выглядела Кларисса весьма эффектно, и Жюльен, который вынужден был позаимствовать галстук-бабочку у бармена и при этом казался себе человеком неуклюжим и плохо одетым, который был погружен в горестные переживания по поводу того, что не может встретиться с Клариссой один на один, Жюльен, который сейчас сам себе не нравился, – так вот, Жюльен был в очередной раз восхищен тем, что такая женщина обратила на него внимание и полюбила его, Жюльена Пейра, карточного шулера, изготовителя подделок, жалкую личность, кого человек десять могли опознать и засадить за решетку, того, чьи руки умели лишь ласкать женщин или держать карты, чтобы в конце концов их сбросить. Его полюбила эта женщина, искренняя, красивая и умная, которая, будучи столь несчастной, не превратилась тем не менее в озлобленную и циничную, женщина, принадлежавшая к высшему классу и обладавшая лучшими качествами этого класса. И тут тщеславное, безумное желание во что бы то ни стало увести ее с собой овладело Жюльеном с такой силой, что он стремительно покинул бар, где собрались все пассажиры, и, выйдя на палубу, облокотился о борт, а ветер принялся обдувать его лицо, трепать его волосы, ухитрился распустить плохо завязанный галстук и придал ему вид хулигана, мафиозо, клошара, которыми он вполне может стать. Любуясь темно-синим, почти черным морем, береговыми огнями Беджайи, Жюльен одновременно чувствовал, что его переполняет ненависть к самому себе. Уже более двадцати лет он не испытывал ничего подобного, двадцать лет он вообще о себе не думал, за исключением тех моментов, когда бывал счастлив и радовался улыбнувшейся удаче. Ему следовало немедленно прекратить все это безумие, следовало либо продать, наконец, своего Марке, либо не продавать – сейчас это уже не имело значения, следовало, подобно Дориаччи, сойти в Беджайе и скорее обо всем позабыть.
Капитан погрузился в раздумья: Чарли отправился помогать прекрасной Эдме с покупками и был не в состоянии взять на себя тягостную миссию. Элледок уже раз десять пытался связаться хотя бы с одним из братьев Поттэн, однако они все оказались в отпусках. Трудно было предположить, что они не станут сидеть в своих служебных кабинетах, поджидая с замиранием сердца, вернется ли «Нарцисс» в целости и сохранности из своего семнадцатого круиза. Элледоку удалось связаться только с вице-президентом по фамилии Маньяр, которого капитан, неведомо почему, считал неискренним. И Элледок всякий раз качал головой, пытаясь с ним связаться по телефону, ибо говорил он много, а думать, как представлялось капитану, не пытался вовсе.
– Говорит Элледок, – прорычал капитан (ибо он всегда рычал, разговаривая по телефону). – Элледок, с «Нарцисса»!
– Yes, yes, – послышался голос Маньяра. («Этот идиот еще и заговорил по-английски!» – взбесился капитан.) – У вас все в порядке?.. Погода хорошая?..
– Нет! – выйдя из себя, прорычал капитан. «Можно подумать, я ему звоню, чтобы поговорить о погоде! Бюрократы чертовы!»
– Зато у нас погода просто великолепная, – продолжал Маньяр, которому, по-видимому, надоело сидеть в кабинете в одиночестве. – Вашим пассажирам будет так обидно…
– Да с этим все в порядке! – прорычал в очередной раз Элледок. – Погода великолепная, только возникло серьезное недоразумение: Дориаччи хочет дать деру! Пруссак предлагает двоих парней на замену. Что вы по этому поводу скажете, Маньяр?..
– Что? Что?.. – затараторил вице-президент, по-видимому, потрясенный этой новостью. – Что?.. Но каким образом… Как все это случилось?.. А Дориаччи все еще на борту?..
– Да, но ненадолго…
– Так что же произошло, капитан Элледок?.. – Маньяр напомнил Элледоку о его ранге, подчеркивая тем самым, что ситуация гораздо более серьезна, чем вообразил себе Элледок, обрадовавшийся, что избавится от шуточек и подколов Дивы. – Капитан Элледок, вы несете ответственность за эту очаровательную женщину… Итак, что же произошло?..
Глубокий вздох сотряс мощное тело Элледока, после чего тот сдался.
– Она спела «Лунный свет», – проговорил он уныло.
– Что-что? «Лунный свет»? Сонату? Но это же для фортепиано… Так про что такое «Лунное» вы говорите? Что, публике не понравилось или как?..
– «Лунный свет»… Песенку, – уточнил Элледок, у которого музыковедческие изыскания Маньяра вызвали презрительное недоверие. – Тот «Лунный свет», который, ну, поют в школе…
Ответом ему было потрясенное молчание.
– Этого не может быть, – пробормотал наконец Маньяр. – Элледок, будьте любезны, напойте мне эту штуку, о которой вы говорите… чтобы я хоть немного понял… Потом я позвоню Дориаччи, но сначала я должен знать, о чем идет речь… Итак, я слушаю…
– Но… но… но ведь я не умею, – с трудом выдавил Элледок. – Невозможно… я ведь так фальшивлю! И потом, у меня работа…
Тут Маньяр заговорил командным тоном:
– Пойте! Пойте же, Элледок, я так хочу! – прорычал он.
Капитан, разговаривавший стоя, с аппаратом в руках, бросил на приоткрытую дверь каюты взгляд испуганной девственницы… И запел:
Лун-ный свет в ок-не си-я-ет,
и мой друг Пьеро…
– Ничего не слышу! – резко перебил Маньяр. – Пойте громче!..
Слегка прокашлявшись, Элледок продолжал петь сдавленным и хриплым голосом:
…слово главное узнает…
Невозможно закрыть эту дверь, не освободившись от телефона! Не получится… и Элледок утер лоб ладонью.
– Ничего не слышу! – вновь воскликнул Маньяр, на этот раз весело. – А ну, громче!
Капитан едва перевел дыхание и, плюнув на все, запел во всю глотку. Голос у него был фальшивый и сиплый, зато он обладал прекрасным слухом; ему вдруг даже понравились эти вокальные упражнения, он устремил взгляд в окно и слегка отодвинул трубку от подбородка:
…слово главное узнает,
коль подаст перо…
И тут он замер: за спиной раздался голос Эдмы, и капитан бросил трубку, оставив с носом вице-президента круизной фирмы «Поттэн».
– Господи, да что же тут творится? Что, в Алжире осенью тоже режут свиней?.. О боже, капитан, мой дорогой друг, так это вы? С вами ничего не случилось? – стрекотала она. – Вы тоже слышали все эти крики? Это ужасно… Чарли?.. Где вы, Чарли?.. Ну ладно, шутки в сторону. Вы знаете, что у вас дивный тембр, капитан? – заявила Эдма Боте-Лебреш. – Разве не так, Чарли?.. – продолжала она. «И она еще разговаривает с этим кретином, – подумал Элледок, – нацепил этот идиотский блейзер и думает, что он бордовый, а на самом деле он сусально-розовый».