– Пошли, – сказал он Ольге, прерывая тем самым ее надоедливые рассуждения о непостоянстве и безответственности светских женщин, рассуждения, нашедшие горячий отклик у бармена, явно готового поделиться личным опытом.
Однако, оставив ему – вопреки своему обыкновению – царские чаевые и половину коктейлей, Эрик увлек Ольгу в кабину радиосвязи: телекс уже был там, причем превосходил все ожидания, точнее все его предчувствия и предположения. Ведь это он, Эрик Летюийе, отсюда, издалека, инициировал расследование, проведенное его «ищейками» светской хроники, подотдела азартных игр, ибо не случайно этот самый Эрик Летюийе сумел осуществить свой нелегкий замысел: основать и сохранять журнал «Народный Форум». Замысел трудновыполнимый в условиях Франции семидесятых-восьмидесятых годов, где о свободе печати говорить было смешно и грустно, где этот термин стал просто-напросто заклинанием, как одно из проявлений демократии. Ему, конечно, для достижения цели, в дополнение к состоянию Клариссы, понадобились упрямство, амбициозность, целенаправленная недобросовестность, то есть как раз те качества, которые необходимы хорошим главным редакторам журналов, причем к ним добавился его личный инстинкт распознания чужих пороков. На борту «Нарцисса» Эрик Летюийе первым разглядел извращения, трусость, корыстолюбие, алкоголизм и иные пороки своих попутчиков, замаскированные вполне респектабельными качествами. Этот инстинкт, который помог бы ему стать великолепным префектом полиции, безошибочно указал ему слабое место Жюльена: игру. Телекс, пришедший из префектуры полиции, лишний раз подтверждал проницательность Эрика. В нем сообщалось о наличии в картотеке набережной Орфевр некоего Пейра, Жюльена, холостяка, не алкоголика, не наркомана, нормальных нравов, несмотря на бурную жизнь, однако подозреваемого в систематическом шулерстве, правда, при отсутствии доказательств, и одновременно в мошенничестве и подделке произведений живописи (по последнему поводу два года назад имела место жалоба в Монреале). Рапорт завершался выводом: «Не опасен». Но даже, несмотря на сухую и жесткую терминологию рапорта, Эрик ощутил, как сквозь стиль «флика», составившего документ, проскальзывает слабость к этому старине Жюльену Пейра, такому настоящему французу, такому симпатичному человеку…
– Да, такая посредственность… – возбужденно проговорил Эрик, обращаясь в большей степени к самому себе, чем к Ольге, вновь сидевшей напротив него, на этот раз в большом баре; настолько возбужденно, что Ольга ощутила некую жалость к Жюльену Пейра, даже страх за него.
Ольга спокойно слушала, как Эрик зачитывает ей полученное послание. Ей, Ольге Ламуру, надежде французского кино, ей, нечувствительной к грубым выходкам сидящего перед ней мужчины, ей, вертящей в кармане еще одно послание, адресованное ей лично и пришедшее из «Эко де ла вилль», бульварного издания, где работал предмет ее давнего флирта, скандальной газетенки, прекрасно информированной относительно нравов и вкусов длинноволосых и лысых личностей, составляющих «весь Париж». Наконец, Эрик поднял глаза, похоже, осознал ее присутствие и, не произнеся ни единого слова извинения, сложил листки и засунул их в карман.
– Да вы ничего не пьете? – сказал он, скорее утвердительно, чем вопросительно, и продолжил: – Что ж, в таком случае до скорого свидания.
Он встал и исчез бы без каких-либо чувственных проявлений, если бы внезапное появление Эдмы на пороге бара не вынудило его неожиданно ласково склониться к Ольге, бесстрастно улыбающейся в предвкушении мести. Ольга проводила его взглядом и только потом, в свою очередь, вскрыла голубоватый конверт, откуда без спешки и со злорадством извлекла письмо откликнувшегося на ее запрос старого друга: «Летюийе, Эрик, биржевик, происхождение мелкобуржуазное, вдовая мать, главный приемщик почтовых отправлений в Мейа. Уволен с военной службы ввиду нервного расстройства. Имеет диплом Национального института управления, супруг Клариссы Барон. Мужчин – нет, женщин – нет, выраженных пороков – нет. Если не считать привязанности к месту учебы». Она повертела письмо в руках, разочарованная и заинтригованная. Впервые «Эко» не обнаружила ничего компрометирующего в жизни конкретного лица. Ольга порылась у себя в памяти, пытаясь вспомнить что-либо в этом роде, однако безрезультатно.
Жюльену пришлось взять с собой Симона Бежара, чтобы еще раз показать ему Марке, Кларисса же последовала за ними.
– Решительно, до чего же это красиво! Почему вы не повесили эту картину раньше, сразу же после отплытия из Канн? Разве это не идеальная компания? – проговорила она подле переборки, на которой Марке заменил привычную бригантину…
Тут она осеклась, покраснела, а Симон со своей обычной неуклюжестью только усилил ее смущение.
– Ну-ну, Кларисса! Значит, картина была тут с момента отплытия? А откуда вы это знаете?
И он разразился сардоническим смехом, отчего Кларисса устремила растерянный взгляд на Жюльена.
– Скажите-ка, старина, – начал Симон приятным, четким голосом. – Скажите-ка, старина, – повторил он непринужденно и в то же время с достоинством, отчего ему стало вдвое веселее.
– А что сказать? Мне сказать нечего… разве что мадам Летюийе не могла видеть эту картину. Вот и все…
– Однако скажите-ка мне… Однако скажите-ка мне, – продолжал он, – однако вы знаете, он очень хорош, этот Марке… Вы знаете, это очень удачная возможность, Марке этого периода за пятьдесят тысяч долларов… Фу-ты, ну-ты, да вы молодец, месье Пейра: таскать за собой это дело, засунув между двух рубашек, зубной щеткой и смокингом, по-настоящему шикарно, не то что катать в чемодане на колесиках десять поплиновых костюмов, как я… Вы, старина, видимо, опасались, что для удовлетворения ваших художественных потребностей пейзажа вам будет мало?
– Картина свалилась мне в руки лишь в самый последний день, – проговорил Жюльен отрешенно. И озабоченно.
Список потенциальных покупателей все более и более сокращался… Нет, он не может сделать это с Симоном, Эдмой, это было бы гадко; оставались нотариус, мадам Бромберже, американец, Дива либо Кройце… Но у последнего карманы явно были на замке. Тем не менее было бы хорошо, если бы ему удалось продать столь прекрасную подделку… а нужно это для того, чтобы увезти Клариссу на десять дней в какое-нибудь комфортабельное местечко, на десять дней, по истечении которых либо она станет навсегда безразлична к комфорту, либо комфорт уже ничего не изменит в их отношениях.
– Как вы все это находите, Кларисса? – спросил Симон с умным видом.
А Кларисса улыбнулась Жюльену, прежде чем ответить:
– В целом неплохо.
Тот же повернулся к ней и тихо спросил: «Ну что?», а тем временем Симон, прикрыв глаза ладонью, подошел поближе и склонился над картиной с видом утонченного знатока, вытащенного из какого-то дурного фильма. Он убежденно кивнул головой, словно подтверждая собственные мысли – до поры до времени тайные, – а потом с отрешенной и слегка усталой улыбкой ценителя, достигшего совершенства в своем эстетизме, вновь обратился к Жюльену.
– Да, – проговорил он, – это прекрасный период, и для этого периода цена невелика. Должен вам сказать, что это вещь удачная, цветовая гамма очень неплоха… это вам не гуашь…