– Вы не принимаете в расчет очень важного обстоятельства, – сказала ему Кларисса, – решиться полюбить человека своего возраста было бы для шестидесятилетней Дориаччи безумием, а позволив ублажать себя какому-нибудь Андреа, она рискует испортить себе конец жизни. Ну, допустим, она его полюбила бы, а вот что он будет чувствовать через год или через пять?.. Что вы мне на это скажете?
– А! Потом, потом… – отмахнулся Жюльен, который инстинктивно пропагандировал переходное состояние.
Он не мог ничего рассказать Клариссе о себе, но не столько страх потерять Клариссу не давал ему говорить, а боязнь нанести ей душевную рану, подорвать ее веру в людей. Это его немного раздражало, возбуждало и особенно влекло к Клариссе: пусть лучше она его раскроет, чем он сам перед нею раскроется. Долгое время он полагал, что подобный выбор есть удел мазохистов или людей, излишне чувствительных, упивающихся собственным несчастьем, погружающихся в свои горести, подобное поведение он считал неестественным и даже презирал. То, что можно любить человека ради его же блага, казалось ему вполне нормальным, но если кто-то ставил чужое благо выше собственного, то это, с его точки зрения, попахивало «Розовой библиотекой» и даже душевным нездоровьем. А теперь Жюльен просто холодел от ужаса, представляя себе, как, сойдя с корабля, его нежная и прекрасная Кларисса сядет в машину вместе с Эриком, Кларисса, окончательно смирившаяся с одиночеством и возненавидевшая его, Жюльена, за то, что он внушил ей напрасную веру в возможность это одиночество преодолеть. Он воображал себе современный модный дом, весь из стекла; Клариссу, прижавшуюся лбом к окну, залитому дождем и скукой; Эрика Летюийе с его сотрудниками, расположившихся в унылой комнате, роскошно обставленной мебелью в бежевых тонах, с издевательскими ухмылками наблюдающих, как она пьет. Много пьет. Эта картина, при всей ее наивности, не раз терзала Жюльена, когда он без сна ворочался в своей одинокой постели. В поцелуях украдкой, которые Жюльен дарил Клариссе, когда удавалось, присутствовали сострадание и смешанная с гневом нежность, приводившие ее в восторг. В минуты, когда не было необходимости контролировать себя, она с нежностью и благодарностью глядела на крупные, полные губы своего любовника, на этот рот, горячий и свежий, даривший ей наслаждение, покрывавший ее тысячей поцелуев, которых она была лишена все эти последние годы, которые были у нее украдены. Она любила худощавое, мускулистое тело Жюльена, тело юношески-гладкое, с кожей нежной, одновременно по-мужски плотной, покрытой жестким пушком, более светлым, чем его волосы. Она любила детское начало в Жюльене, то, как у него загорались глаза, когда он рассказывал об игре, о лошадях и о висящей перед ним картине. Она лелеяла этого ребенка, она мечтала, что когда-нибудь сможет предложить ему и этих лошадей, и эти полотна, короче говоря, все эти игрушки. И она любила мужчину, когда он глядел на нее, и глаза его вспыхивали и расширялись, а затем горестно затуманивались из-за необходимости сдерживать свои эмоции; когда она глядела на его рот, выговаривавший слова любви, слова утешения, она любила его низкий, ни на чей не похожий голос… Голос человека мужественного и решительного, каким Жюльен, столь чувствительный и столь веселый, представал перед другими людьми, она любила то, что он считал себя сильным и способным ее защищать, и то, что он действительно мог это сделать, если потребуется. Она его любила за то, что он жаждал все решать, все делить с нею, за исключением этого главного решения, за которое должен был нести ответственность он один – ответственность за его принятие и за его претворение в жизнь; она оценила то, что он пренебрег всеми и всяческими страхами свободного мужчины, не боялся связать себя на длительный срок; она любила его за то, что он никогда не задавался вопросом, правы они были или нет, или, быть может, им стоило поразмыслить, и уверена ли она в своем выборе, или ей нужно дать время, чтобы принять решение. Короче говоря, Жюльен никогда не позволял ей думать, будто решение зависит от нее – даже если сам он так считал, – он ей отказывал в выборе, избавляя ее от дополнительных усилий, жестоких по сути, он избавлял ее от ответственности, которой она так страшилась, ибо эту ответственность он принимал исключительно на себя, пусть даже нести подобный груз у него не было ни привычки, ни тяги. Но что до остального, то он уже все разделял с нею; Кларисса уже должна была вечером решать, как ему следует одеться завтра, какую надеть рубашку, чтобы она подходила к галстуку и к свитеру, и напоминать, что сначала надо выпить чаю, а лишь потом выкуривать первую утреннюю сигарету. За одну неделю она глубже вошла в его жизнь, чем за десять лет в жизнь Эрика, она уже считала себя незаменимой, и – о чудо! – эта мысль гораздо в большей степени ее воодушевляла, чем пугала.
Она вышла на палубу и сразу же увидела, что Жюльен и Андреа движутся ей навстречу, она увидела, как Жюльен поднял глаза, улыбнулся и кинулся к ней. Она ускорила шаг, чтобы как можно скорее увидеть свое отражение в этих прозрачных карих глазах, точно образ счастья.
– Андреа несчастен, – проговорил он, подталкивая молодого человека к Клариссе и глядя на нее в уверенности, что она и впрямь в состоянии чем-то помочь.
Жюльен явно считал ее всемогущей, ответственной за счастье как всех окружающих, так и за свое собственное. Так хорошая охотничья собака приводит к всемогущему хозяину потерявшихся и раненых псов. Она поглядела на него и улыбнулась, понимая, что теперь Жюльен всю свою жизнь – если, конечно, она ее с ним разделит – будет, отправляясь в Лоншан, в казино или куда-то еще (в места для игр он будет ходить один), приводить за собой целую серию клошаров, невротиков и хулиганов и выстраивать перед ней, чтобы она утешила их или помогла решить их проблемы. Андреа был первым в этом длинном ряду, и, смирившись, она взяла его под руку и отправилась вместе с ним на прогулку по палубе, а в это время Жюльен, расслабившись и довольный собой, облокотился о борт и глядел им вслед с довольным видом человека, выполнившего свой долг.
«Что можно противопоставить горю этого маленького мальчика, слишком большого и слишком красивого?»
– Жюльен сказал мне, что я должен вести себя как мужчина, – ответил ей Андреа, не дожидаясь, пока она задаст вопрос. – Но я не знаю, что это означает: «вести себя как мужчина», в конце концов…
– Жюльен тоже не знает, – улыбаясь, проговорила Кларисса, – более того, и я не знаю! Фраза была примерно такая… В особенности надо, чтобы вы вели себя как мужчина, который нравится Дориаччи. Верно?
– Совершенно верно, – заявил Андреа (точность представлялась ему обязательной). – Только как вы хотите, чтобы я узнал, какой именно мужчина ей нравится?.. Где она была сегодня?.. – внезапно заговорил он тихим голосом, точно ему стало стыдно. – Она ведет себя так, будто у нее есть любовник в каждом порту!
– Или друг, – примирительно проговорила Кларисса.
– Я об этом не подумал, – пробормотал Андреа, словно эта простая мысль поразила его как удар молнии.
– Само собой разумеется, – пояснила Кларисса, – мужчины всегда думают, что женщину, которую они желают, желают все мужчины на свете. Им не приходит в голову, что мы просто можем вызывать к себе интерес, внимание, а не только похоть!.. А ведь для нас это обидно, вы не согласны?