Оба были не так уж молоды, и, не затягивая дело, они зачали ещё одно дитя, и сейчас жена находилась на четвёртом месяце беременности. Короче, семья вошла в состояние совершенного преуспеяния, и мой надзиратель постоянно пребывал в безоблачном благорасположенном умонастроении. Он знал, кому обязан своим счастьем, и всегда думал и говорил о Черноусове только с уважением и чувством большой симпатии.
Анатолий, так звали тюремщика, подробно информировал меня, что происходило в городе. Впрочем, сведения он черпал большей частью из телевизионных сообщений, а также из разговоров с сослуживцами и соседями по дому, и поэтому знал не так уж много.
Тело дона Кристобаля долго искали. Несколько аквалангистов вдоль и поперёк прочесали дно Чехоньлея возле той пристаньки, но так ничего и не нашли. То ли глубина помешала – дно там уходило на восемнадцать метров, то ли застреленного заилило, короче, поиски закончились ничем.
Черноусова арестовали и в тот же день увезли в областной центр, где поместили в изолятор при тамошнем отделении федерального департамента безопасности. По слухам, после нескольких предварительных допросов его переправили в Москву, и в данный момент он содержался в одиночной камере «Матросской Тишины».
Пётр Андреевич Тимошин ареста избежал, но его тоже допрашивали, и сейчас он находился под подпиской о невыезде. Его отстранили от должности и, опять же по слухам, он убивал время то сидя с удочкой на берегу Ольмы, то поливая грядки на семейной даче.
Лишились должностей и несколько старших полицейских офицеров, пришедших в своё время на смену Тюрину и его заместителям. Уволили и нового прокурора города Малышева. Всех примерно с одной и той же формулировкой – за попустительство должностным лицам при нарушении ими законности и конституционного порядка, неисполнение служебных обязанностей и несоответствие должности. Примерно, так это звучало, за дословность не ручаюсь.
В кресло городского главы временно, до следующих выборов мэра, засел Артюшин, который не был ни в чём замаран и даже пострадал при «вакханалии, развязанной Черноусовым и его приспешниками». Были предложения вернуть к власти старшего Федотова и его команду, но тут уж категорически против выступил губернатор Евстафьев из-за опасений, что Федотов быстренько повернёт всё на свой лад и донорские ольмапольские потоки незамедлительно иссякнут.
Сменщики Жестяева относились ко мне достаточно сурово, но никак не притесняли, и уже за это им спасибо.
На допросы меня не вызывали, и чуть ли ни круглые сутки я проводил в размышлениях о событиях последних двух лет, то есть с той минуты, как познакомился с доном Кристобалем. Забыты были все претензии к его жестокости и к тому, что он определил мне столь недостойную роль при казни убийц. Осталась только благодарность за привлечение к большим делам, за то, что всё это время я чувствовал свою значимость и полезность обществу.
Перед внутренним взором продолжала маячить белая простреленная рубаха на фоне тёмной воды и последние секунды жизни её владельца. Я всё никак не мог свыкнуться с мыслью, что нет больше моего дорогого испанца на свете и что никогда мне его уже не увидеть.
На шестой день моего пребывания в изоляторе, как раз в дежурство Анатолия, дверь распахнулась, и в камеру вошла Зина Тимошина. Она бросилась ко мне с распростёртыми объятиями, и я с нежность прижал её к своей груди. Чувствовалось, что Зиночка едва сдерживает рыдания.
Я поглаживал мягкие девичьи локоны и приговаривал:
– Не плачь, милая, рано или поздно всё заканчивается. Закончится и моё пребывание в тюрьме. Как говаривал царь Соломон три тысячи лет тому назад – и это всё пройдёт.
Ах как радостно и больно мне было увидеть мою возлюбленную! И она тоже радовалась и печалилась и всё голубила меня своим ясным и нежным взором. И будто никакой чёрной кошки не пробегало между нами, и мы только и мечтали о встрече, чтобы поскорее заключить друг друга в объятия.
– Да-да, – закивала она, – конечно, обязательно, всё пройдёт. Но знай – ты мне дорог, я тебя люблю. И сколько бы тебя ни продержали в заключении, я буду ждать твоего возвращения. Хоть десять, хоть двадцать лет, до конца жизни.
Взяв себя в руки, Зина заявила:
– Я хочу, чтобы мы поженились.
– Но как?
– Я переговорю с заведующей ЗАГСа. Она моя хорошая знакомая, и нас зарегистрируют.
– Кто ж меня отпустит?
– Обойдёмся без этого. Зарегистрируют прямо здесь, в камере.
Однако заведующая побоялась ответственности и отказалась. Тогда Зинаида пошла к батюшке одной из церквей. Тот выслушал её, подумал и дал согласие.
В день, когда на дежурство заступил Жестяев, началось венчание в камере. Процедура обряда была недолга. Мы спешили, чтобы никто не успел помешать. Единственным свидетелем был мой тюремщик Анатолий.
– Сегодня свершилось торжество и радость не только в вашей жизни, – сказал среди прочего священник, – но и в жизни всей нашей церкви… Нет ближе на земле отношений, чем отношения в союзе мужчины и женщины…
Факт вступления в брак был записан в церковной книге. Торопливый секундный поцелуй, дверь закрылась, и я остался в одиночестве. На губах ещё долго жило прикосновение Зининых уст. Первое и, может быть, последнее.
На следующее утро меня этапировали в Москву и заключили в один из казематов «Матросской Тишины».
Следствие продолжалось год с небольшим. Всё это время меня содержали в одиночной камере, где единственными моими сотоварищами были одни только мои думы. Частые, продолжительные, особенно на первых порах, допросы, после которых я возвращался в свою новую обитель.
Процедура вывода на допрос общеизвестна. Выходишь из камеры, руки за спину, встаёшь лицом к стене. Затем под конвоем проходишь в помещение, где тебя ждёт следователь и где тебе начинают задавать разные вывороченные вопросы, в основном довольно гнетущего обвинительного содержания.
По обыкновению, делалось это следующим образом. Тебя плавно и аккуратно как бы ведут от одной темы к другой, постепенно изменяя смысл и содержание разговора. Ты говоришь «да-да» или «нет-нет» или в меру своих способностей и эрудиции пытаешься объяснить ту или иную ситуацию так, насколько её разумеешь. Но уже по ходу беседы догадываешься, что готовится какая-то ловушка, только непонятно пока, где она и в чём её смысл? И вдруг тебе говорят: как же так, гражданин Анисимов (это моя фамилия), пять минут назад вы говорили «да», а теперь на тот же самый вопрос говорите «нет».
Следователь Сбитневский, занимавшийся мною, был многоопытным специалистом, и на первых порах играл со мной, как кошка с мышкой.
Не сразу, но я научился с ним разговаривать. Когда он пытался увести меня в сторону от первоначального подтекста беседы, я незаметно возвращал его в исходную точку и, случалось, допрашиватель сам оказывался в логическом тупике. К счастью, у него хватало благоразумия не раздражаться. Он даже восхищался моей способностью находить контраргументы следовательскому напору.