— Не отвечает Хлебов. Уж я и так, и сяк, — сказал он. — В общем, у меня плохие предчувствия.
— У меня тоже, — Растов удивился тому, как глухо, оказывается, звучит его голос. — Значит, слушай, остаешься со взводом на месте… А я погнал к Хлебову, разберусь, что там у него… Ты все слышал, Фомин? — добавил Растов уже для своего мехвода.
— Я даже развернуться успел, — ответил Фомин.
У Хлебова оказалось еще горячее, чем ожидал Растов.
Из пяти машин две уже пылали. А три непрерывно сотрясались от носа до кормы.
Основательно ухали танковые пушки.
Подвывали навесные башенные минометы.
Стволы пулеметов самозащиты, раскаленные добела, рыскали туда-сюда, отстреливаясь, казалось, от всего мира сразу.
Земля вокруг была превращена разорвавшимися снарядами в безобразное подобие стройплощадки — воронки, канавы, горы свежей глины, пласты дерна. И во всем этом — ни красоты, ни смысла, ни тайны…
Клонов же было не меньше роты, и подойти они успели до неприличия близко. И хотя умницы из третьего взвода изрешетили не меньше семи супостатов, они не смогли остудить нездоровый пехлеванский пыл.
Две группы «Рахшей», разлинованных неуместным здесь, среди дикой саванны и кукурузных полей, городским камуфляжем, обтекали горящих собратьев. Им так хотелось подобраться к русским друджвантам еще ближе! На дистанциях менее полутора тысяч метров у клонов появлялось роковое для Т-10 преимущество, которое они во что бы то ни стало хотели реализовать!
— Вот же твари… — злобно процедил Хлебов, который наконец-то прорезался в эфире.
— Ну, слава богу, — невпопад сказал Растов.
Хотя по довоенным нормативам положение третьего взвода было ужасным с уклоном в очевидно безнадежное, по понятиям наступившей военной поры танкисты Хлебова «прочно удерживали занимаемый рубеж, успешно отражая атаку многократно превосходящих сил противника».
Растов, как командир роты, не имел права все свое внимание отдать третьему взводу. Он намеревался оперативно помочь Хлебову огнем своего танка и на полной скорости вернуться к своим, в центр боевого порядка, чтоб не баловали там без него.
Ведение огня Растов наконец-то доверил Чориеву, а сам вперился в командирский тактический экран.
Парсер его танка собирал информацию от всех машин роты. И эту информацию он, как командир, был обязан наконец-то осмыслить…
Но не успел капитан оценить успехи взвода Соснина, как его вниманием завладело темно-серое пятно, стремительно пронесшееся по одному из экранов кругового обзора.
Растов перевел две камеры в режим сопровождения приоритетной цели. И, как только отработали приводы автофокусов, увидел нечто странное.
Капитан не сразу узнал в припоздавшей машине обычный клонский «Рахш». А все из-за цвета. Ну кто, интересно, отдал приказ выкрасить стального монстра в цвет беспилотника-шпиона? Кто и зачем?
Но страннее всего была эмблема, занимавшая почти всю высоту башенной скулы.
Восьмиконечный красный крест, приплюснутый сверху. Похожий то ли на снежинку из дизайнерского кошмара, то ли на противотанковый еж, разглаженный космодромным катком, дурой в три этажа высотой…
Растов не был суеверен и с упорством человека, одаренного физически, презирал всяческую «эзотерику». Но если бы умел, если бы смог прочесть эту подсказку судьбы, то узнал бы: явление серого стального зверя с инфернальной красной снежинкой на башне не предвещает ничего хорошего.
Танковые парсеры третьего взвода были перегружены целями. Ни один ствол не метнулся к волочащему за собой пыльный шлейф серому «Рахшу».
Автоматика родного танка Растова тоже не отреагировала на появление новой цели. Поэтому капитан отобрал управление и у парсера, и у Чориева (наводчик обиженно крякнул), после чего совместил прицельный визир с четвертой упрежденной точкой — она соответствовала башенному погону, самой уязвимой детали «Рахша» в лобовой проекции.
— Усиленный бронебойный! — рявкнул Растов.
— Есть усиленный бронебойный! — отрепетовал автомат заряжания.
Мелодично звякнул досылатель.
Многообещающе зашипела автоматика затвора.
Пробег снаряда по стволу отозвался в ступнях Растова бодрящей дрожью, опередив на доли секунды грохот выстрела, задавленный активной акустикой наушников.
Двенадцатикилограммовый лом длиной в руку взрослого человека преодолел расстояние до серого «Рахша» за несколько мгновений.
На залихватски скошенном лобовом листе башни сверкнула отчетливая, нестерпимая вспышка.
К сожалению, попадание пришлось совсем не туда, куда метил Растов.
— Командир, вы это… пониже забирайте, — робко посоветовал Чориев.
— Да знаю я, что ниже, — огрызнулся Растов.
Новую прицельную точку он выбрал сразу же.
Но для того чтобы сделать следующий выстрел, танку требовалось время.
Оказалось, что выпущенный усиленный бронебойный был заодно и последним в укладке автомата заряжания.
Теперь нужно было ждать, пока сержант Субота перебросает десяток контейнеров со снарядами из кормовой ниши в лоток автомата. Тяжелая физическая работа, между прочим.
— Субота, да что ж ты возишься так долго?! — в досаде воскликнул Растов и тут же потребовал от Фомина: — Степа, а давай-ка… полный вперед!
Фомин немедленно выполнил. Но приказание настолько не соответствовало обстановке и было настолько странным, что не возмутиться он не смог:
— Зачем еще этот «полный вперед», командир?! Ведь сожгут! Как пить дать сожгут!
Но Растов как не слышал его.
Для капитана в мире существовали теперь только две вещи: красная снежинка на серой броне и холостое, голодное жужжание автомата.
— Готово! — выкрикнул Субота и кудряво выругался чему-то своему; про такие реплики в пьесах пишут: «в сторону».
Растов выстрелил.
Одновременно с ним заговорила пушка над красной снежинкой.
Говорила она то же, что и все прочие танковые пушки во Вселенной: «ад!», «смерть!», «крышка!», «нет спасенья!».
Но поскольку на «Рахшах» — Растов во всех нюансах знал вражескую матчасть, в Харькове учили на совесть — стоял экзотический револьверный автомат ускоренного заряжания, все это она выплюнула заплетающейся скороговоркой.
Все шесть снарядов расточительный клон выдал одной очередью.
Танк Хлебова разрезало надвое.
Вероятно, первым же снарядом ему раскурочило передний бронелист днища. А потом еще как минимум два смертоносных подарка, воспользовавшись проделанной брешью, разорвались у дальней стенки боевого отделения.
Растов был уверен: после такого не выжил никто. Ну разве что особой милостью Божьей.