ШНОГОВНЯК: А как же иначе?!
(Аплодисменты.)
ОБОЛЕНСКИЙ (потирает свои пухлые короткие руки): Итак, мы готовы начать! Готовы погрузиться в чудесную стихию еды. Занавес!
(Занавес не поднимается.)
ОБОЛЕНСИКЙ (ждет, потом недоумевающе вглядывается): Занавес!
(Занавес не поднимается.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Что-то не так, Иван. Попробуй ты.
ШНОГОВНЯК: Занавес!
(Занавес не поднимается.)
ШНОГОВНЯК: Занавес!
(Занавес не поднимается. Смех в зале.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Иван, мне кажется, что мы допустили какую-то ошибку. Мы что-то забыли.
ШНОГОВНЯК: Забыли?
ОБОЛЕНСКИЙ: Да, да! Несомненно.
ШНОГОВНЯК: Что же? Домкрат?
(Смех в зале.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Нет, нет, Иван. Не домкрат. Мы забыли, что наш занавес волшебный. Он подымается только по мановению волшебной палочки.
ШНОГОВНЯК: А где же эта палочка?
ОБОЛЕНСКИЙ: Волшебная палочка, как тебе известно, сама по себе не существует. Во всяком случае, в наших руках она будет бесполезна.
ШНОГОВНЯК: А в чьих… полезна?
ОБОЛЕНСКИЙ: Только в прелестных руках феи. И поверь моему двадцатилетнему опыту конферансье, далеко не всякая фея сможет поднять этот занавес. Ведь на нем изображен Великий Русский Каравай!
ШНОГОВНЯК: А какая же фея нужна нам?
ОБОЛЕНСКИЙ: Фея Хлеба!
ШНОГОВНЯК: Фея Хлеба? Тут обыкновенную фею не сразу найдешь, а ты – Хлеба! Кстати, Эдик, а у тебя хоть какая-нибудь фея знакомая есть?
ОБОЛЕНСКИЙ: Не буду лукавить – нет. Но я знаю одну замечательную женщину. Всю свою жизнь она пекла хлеб для россиян. Ее булочную «Мякиш» на Тверской знают не только москвичи. А какой душистый, хрустящий хлеб в этой булочной! И главное – он всегда теплый – и летом и зимой!
ШНОГОВНЯК: А-а-а! Да, да! «Мякиш»! Отличный хлеб! И по-моему я уже догадался, о ком ты говоришь!
ОБОЛЕНСКИЙ: Наша неповторимая Фея Русского Хлеба! Анна Петровна Соколовская!
(Аплодисменты.)
Сверху на увитой колосьями и васильками трапеции спускается полная, улыбчивая и круглолицая Соколовская в белом поварском халате и белой пилотке. Звучит русская народная музыка. Мужчины подхватывает ее под руки, она тяжело спрыгивает с трапеции, подходит к микрофону.
СОКОЛОВСКАЯ: Добрый вечер, дорогие друзья!
(Аплодисменты.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Несравненная, божественная фея с нами! Теперь нам ничего не страшно!
ШНОГОВНЯК: Теперь, как говорят, все будет в норме!
СОКОЛОВСКАЯ: У нас уже все в норме!
ШНОГОВНЯК (растерянно): Вы так думаете?
СОКОЛОВСКАЯ: А тут и думать нечего! Россия нынче с хлебом, значит, у нас все в норме!
(Бурные, продолжительные аплодисменты.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Дорогая Анна Петровна, наш праздничный занавес не хочет подыматься. Уповаем на ваше мастерство волшебницы!
СОКОЛОВСКАЯ (смеется): Я не волшебница!
ШНОГОВНЯК: А как же… как же ш нам быть? Эдик?
ОБОЛЕНСКИЙ: Анна Петровна, но я полагал, что только вы можете поднять этот занавес…
СОКОЛОВСКАЯ: Нет, Эдуард. Не я. А русская песня о хлебе!
Звучит песня «Хлеб – всему голова». Занавес медленно поднимается. Сцена представляет собой огромный стол, застеленный красно-белой скатертью с русскими узорами; на скатерти ближе к заднику стоят огромные, хохломской росписи, чаши с русской закуской; посередине сверкает штоф с водкой; на заднике, сделанном из огромных бревен, раскрытое деревенское окно; за окном русский пейзаж времени золотой осени.
(Аплодисменты.)
Песня о хлебе стихает.
ОБОЛЕНСКИЙ: Ансамбль имени Моисеева!
Звучит русская народная музыка. В чашах открываются потайные дверцы, и на сцену ручейками из сцепившихся танцоров вытекает русская закуска; на каждом танцоре костюм, изображающий конкретную закуску: холодец, соленые грибы, квашеную капусту, селедку, осетрину, моченые яблоки и т.д. Вскоре вся закуска оказывается на сцене и, сплетаясь и расплетаясь, лихо отплясывает; штоф с водкой открывается, из него вытекает «ручей» водки – сцепившиеся танцоры в прозрачных, переливающихся костюмах; появляются кружащиеся гжельские стопки, водка вливается в них; расписные ложки выбивают чечетку, свистит береста, визжит гармошка; полные стопки образуют круг, закуска, кружась и приплясывая, оплетает их своим разноцветием; звучит песня «По рюмочке, по маленькой…», в зале появляются девушки в сарафанах с подносами, уставленными водкой и закуской, стопки с водкой идут по рукам зрителей; на просцениуме Оболенский, Шноговняк и Соколовская поднимают рюмки с водкой.
ОБОЛЕНСКИЙ: Друзья! Выпьем за наше здоровье!
ШНОГОВНЯК: Шоб нам было не только что есть, но и чем есть!
СОКОЛОВСКАЯ: Чтобы дом наш был полной чашей!
(Аплодисменты.)
Звучит гимн Российской Федерации, зрители встают; все пьют, закусывают; это продолжается 24 минуты.
ОБОЛЕНСКИЙ: Прекрасно! (вытирает губы платком.)
ШНОГОВНЯК: Как говорится: пошли нам, Боже, и завтра то же!
(Смех в зале.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Выпить и закусить по-русски… что может быть лучше?
ШНОГОВНЯК: Выпить и пообедать по-русски! Это еще лучше!
(Смех.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Иван, не торопись. До обеда дойдет время. Сейчас мне хочется…
ШНОГОВНЯК: Сплясать?
(Смех.)
ОБОЛЕНСКИЙ: Пока нет. Мне хочется вспомнить, как ели наши родители. Давайте вспомним, друзья! И сравним объективно, по-русски. И пусть у некоторых горе-критиков, как говорит наш президент, отсохнут их поганые языки!
ШНОГОВНЯК: Сегодня для вас играет эстрадно-симфонический оркестр московского телевидения «Белая береза» под управлением Геннадия Абалакова.
ОБОЛЕНСКИЙ: Композиция Виктора Глузмана.
ШНОГОВНЯК: «Жидкий маргарин».
ОБОЛЕНСКИЙ: Аранжировка Геннадия Абалакова.
(Аплодисменты.)
На сцене появляется советский джазовый оркестр в белых костюмах; дирижер взмахивает палочкой, оркестр начинает играть лихую джазовую пьесу времен довоенного советского джаза; на сцену выбегают три девушки в белых обтяжных кожаных костюмах; в руках у них большой (раза в три больше обычного) примус, медный таз и громадная пачка маргарина; двигаясь в такт музыки, девушки накачивают примус, зажигают огонь, ставят на примус таз, распечатывают и кладут в таз брус маргарина, который с трудом помещается в тазу; сильное пламя охватывает таз снизу, девушки кладут ладони на маргарин, нажимают, помогая ему плавиться; при этом они извиваются в такт музыки; вдруг по команде дирижера музыканты прерывают пьесу, вскакивают с мест и выкрикивают хором: «А ну-ка, замри!» Девушки замирают; на сцену выбегают два санитара с носилками; на носилках сидит прокаженный в больничном халате; вместо пальцев на его руках култышки, половина левой ноги отсутствует, а на месте носа зияет дыра, напоминающая воронку; санитары стряхивают прокаженного с носилок на пол.