Однако, приехав к Соне, Матье задался вопросом, как сообщить ей новость. В доме, где жила Соня, находился цветочный магазин, и Соня уже много лет пользовалась его услугами. Матье даже смутился, когда ему в голову пришла мысль купить хризантемы и даже открыть на имя Сони значительный кредит на приобретение этих цветов, чтобы та не разорилась, покупая хризантемы на его могилу. К сожалению, Соня способна поставить хризантемы в вазу и восторгаться ими, точно розами. «Аллюзия станет чересчур прозрачной», – посмеялся он над собой и над столь оригинальными идеями. Почему в таком случае не подарить Соне путеводитель с указателями, согласно которому можно будет совершить путешествие от ее квартиры на рю Сен-Огюстен до Монпарнасского кладбища, где, как ему представилось, уже зарезервировано место для всех членов его семьи? Это было бы изысканно и в рамках хорошего вкуса. Матье прочел не так уж много книг, обучающих правилам хорошего тона, однако усомнился, что может найтись такая, где будет присутствовать следующая глава: «Как объявить любовнице, что у нее не будет любовника – по крайней мере, данного – через шесть месяцев». А пока что ему предстоит, начиная с завтрашнего дня, заняться ее материальным обеспечением и уже сегодня объявить, что предусмотрено. Женщины в таких делах проявляют робость независимо от того, молоды ли они или разыгрывают из себя одиноких и покинутых в обществе десятка воздыхателей.
В конце концов Матье купил, как обычно, двадцать роз, тех самых палевых роз, которые так нравились Соне, и трижды пробовал ей дозвониться, но так как номер был все время занят, он поднялся к ней и позвонил в дверь. Соня отворила ему; и Матье увидел сидящего в кресле молодого человека в джинсах и выцветшей парке – одежду такого рода Матье не выносил. На их лицах тотчас же появилась глупая, смущенная улыбка, отчего Матье мигом успокоился. Ибо даже незаслуженные упреки Соне снимали с него чувство вины. Ведь он только что, как бы экстравагантно это ни выглядело со стороны, ощущал себя виноватым, ибо ему предстояло оповестить Соню о своей скорой смерти. Это означало, что он намеревался лишить эту женщину одной из составляющих ее жизни, ставшей для нее привычной и обыденной. И для Матье предстать перед Соней одновременно в качестве вестника и олицетворения предстоящего несчастья означало бы сыграть малоприятную и даже непосильную для себя роль, резко расходившуюся с обычным для Матье легким и снисходительным отношением к жизни.
Соня порозовела от радости – а может быть, от смущения? Во всяком случае, она чувственно потянулась и замурлыкала, как кошечка. Она всегда любила играть традиционные женские роли. И даже вкладывать в них безумную страсть. А эту, весьма двусмысленную по сути, она разыгрывала с несказанной легкостью. А у молодого человека на лице появилось отсутствующее, явно недовольное выражение, безусловно не подходящее для сладострастных забав. В довершение к этому, подумал Матье, одежда на молодом человеке явно тесновата, и ему бы потребовалась уйма времени, чтобы от нее освободиться, иными словами, вылезти из тесных джинсов, так что ему следовало бы лишний раз подумать, прежде чем отважиться на любовные или спортивные подвиги.
Тем временем Матье уселся в широкое кресло и, полностью расслабившись, одарил молодого человека благожелательно-снисходительным взглядом. Говорят, будто бы это поколение горестно сетует на то, что предшественники не желают освобождать место. Что ж, эти мальчики должны почувствовать себя победителями, когда узнают, что он, Матье, покинул поле боя в неполные сорок лет.
Тут он откровенно посетовал на безумства современной моды, на непоследовательность поведения специализированной прессы, а когда поднялся, чтобы на прощание пожать руку молодому человеку, пылко проговорил: «До скорого!» После этого, как только Соня вернулась, принял ее в объятия и прижал к себе изысканное горячее тело так, что тонкие волосы заструились у него по щеке, а правое бедро Сони уперлось ему в подвздошную область в то время, как он продвинул вперед левую ногу, словно застывший в танце похотливый партнер, каким Матье всегда ощущал себя, прижимаясь во весь рост к податливой женщине. Соня рассмеялась. Она смеялась, а Матье со стыдом рассуждал про себя о том, что скоро Соня, увы, перестанет смеяться и, быть может, даже начнет страдать; ему же хотелось, чтобы она страдала как можно меньше. Так или иначе, если Соня и не испытает глубокой боли, в этом виноват он сам: либо потому, что не сумел внушить настоящую любовь к себе, либо потому, что не был ее достоин. Но из чистейшего эгоизма ему все же хотелось, чтобы известие о его кончине хоть немного потрясло Соню. Он сердился на себя, ибо если и было нечто, чем он мог бы гордиться, играя свою роль в более или менее интеллектуальной комедии, каковой являлась его сентиментальная жизнь, то это его отвращение к мужчинам, заставляющим женщину страдать, – особенно свою женщину.
Но, быть может, в один прекрасный день Соне не понравится, что он недостаточно заставлял ее страдать? Что он, живя с нею, не погружал ее в собственный ад? Соня всегда считала его самым хорошим (если его вообще можно так назвать). Он позволял ей видеть лишь самую легкую, самую приятную сторону своей повседневной жизни.
Так, может быть, больше всех страдала Элен? Элен, которой досталось самое плохое. Элен, которая уже хранит в памяти лишь самое плохое. Однако она ошибается. Матье не сделал ей ни хорошего, ни плохого. Дело в том, что плохое, как таковое, было Матье несвойственно. А свойственно либо не очень хорошее, либо вовсе отвратительное. Во всяком случае, вместе они пережили немало замечательных минут, пусть даже Элен сейчас будет все отрицать.
А может быть, лучше промолчать? Для разнообразия обмануть обеих для их же блага, а не для его собственного. Но он понимал, что в течение шести месяцев обязательно расколется. И тогда в один прекрасный день они узнают все и при этом подумают, что он обманывал их всегда, с самого начала, в том числе и по этому поводу. Они решат, что не нужны ему, что он не верит, будто они могут утешить его в трудную минуту, хотя утешать, может быть, и не собирались… Сколько людей переживают по поводу того, что к ним не обращаются за услугой, в которой, между прочим, они непременно откажут? Нет, ничего хорошего из умалчивания не получится. В любом случае всегда веселый шутник и повеса по имени Матье шепнет им на ушко правду, в любом случае обе должны узнать от него правду в один и тот же день. И Матье меланхолично подумал, что двукратное исполнение в течение одного и того же дня подобной сцены сделает ее менее насыщенной эмоционально и вообще малоприятной. Заварится настоящая каша! И в довершение всего его захлестнет такой поток эмоций (а он наверняка будет безумно перевозбужден, тут и сомнений быть не может), что он окончательно запутается.
Впрочем, ему придется бессмысленно придумывать подобные истории или искать какой-то выход: его просто не существует. С утра Матье стало известно, что ему вскоре предстоит умереть, и он помчался к своим женщинам, чтобы те его пожалели и отвлекли от страшных мыслей. Он в своем возрасте не станет пытаться все изменить, все перевернуть вверх ногами. Есть определенные жизненные правила, рамки поведения, и он будет их придерживаться.
Ужас заключается не в том, чтобы умереть через шесть месяцев, а в том, чтобы знать об этом. Да, это правда, что смертный приговор является неоправданно жестоким наказанием. Да, его врач – самый настоящий сукин сын.