— Ведь не найти теперь… не вспомнить где… — Анна сжала скрюченными пальцам рябой, поросший бесцветными волосами подбородок.
По запотевшему оконному стеклу проползла неторопливая капля, протянув за собой яркую зеркальную полоску.
Анна выдвинула правый ящик, порылась в нём и радостно схватила широкую стеклянную банку, на дне которой утопало в прозрачной жидкости что-то металлическое, аккуратно спелёнутое марлей.
Кухарка открыла тугую пластмассовую крышку, и в лицо ей ударил запах тёплого спирта.
Анна вынула завёрнутый предмет и размотала марлю.
В её руке оказалась бритва с утопленным в чёрной ручке лезвием. Анна отжала марлю и повесила на край банки. Потом раскрыла бритву, стряхнула капли спирта и, протянув над кастрюлей с борщом левую, голую по плечо руку, повернула её тыльной стороной кверху.
На бледном морщинистом запястье, словно протащенные под кожу шёлковые бечёвки, лепились косые и прямые шрамы. Два ещё не зажили — коричневато-бурая корка покрывала их. Шрамы поновее отливали лиловым, а совсем старые терялись, наползая друг на друга, путались с морщинами. Анна торопливо прицелилась и полоснула бритвой по запястью. Узкий порез медленно разошёлся, две струйки крови, свившись тёмно-красной куделью, потекли в кастрюлю с борщом.
Анна положила бритву и стала считать про себя.
Кровь, казалось, была светлее и ярче борща, но почему-то он темнел, наливаясь какой-то упругой рубиновой тяжестью; клочья гущи осели вниз, пузырьки исчезли.
— Сто, — прошептала кухарка и, приподняв руку, заглянула в кастрюлю. С поверхности идеального тёмно-бордового зеркала глянуло старушечье лицо с испуганно смятыми чертами.
Анна выше подняла руку, подошла к шкафу, достала пластырь и ловко залепила рану. Убрав бритву в банку, а банку в ящик, она помешала борщ половником, накрыла крышкой и понесла потяжелевшую кастрюлю в столовую.
Обед прошёл спокойно: съели борщ, свинину с картошкой, рыбу, рулет, выпили по два стакана компота.
Наевшись, Митя что-то буркнул (или рыгнул), громко отодвинул стул и побрёл в биллиардную. Соня, поцеловав мужа, ушла спать наверх.
Пётр Иванович допил компот, долго и звонко вылавливал вилкой яблоки. Потом вытер рот салфеткой и позвал Анну.
Когда она подошла, откинул скатерть, выдвинул узкий ящичек. Порывшись в нём, достал крохотный листок разузоренной бумаги, треугольную печать и ручку. На листке в обрамлении виньеток и завитков, на фоне трёхцветной паркетной сетки извивалась фигурная надпись «СПАСИБО!». Пётр Иванович размашисто расписался.
Анна торопливо размотала пластырь на запястье и раздвинула успевшую склеиться кожу. Кровь нехотя потекла по руке.
Пётр Иванович взял печать, последовательно смочил кровью и тюкнул по листку. Анна степенно поклонилась, достав левой рукой ковра.
— Уберёшь всё — зайди ко мне.
— В рабочую?
— Нет. В парадную.
Кухарка вздрогнула и потупилась. На раскрасневшихся от работы щеках проступил румянец.
— Зайдёшь обязательно!
Пётр Иванович медленно встал, икнул и тихо рассмеялся:
— Ступай…
Старый гнутый ключ долго не хотел поворачиваться, упирался во что-то и натуженно скрежетал.
Пётр Иванович рывком приподнял осевшую дверь, надавил круглым голым коленом, — в замке хрустнул расхлябанный металл и ключ медленно повернулся.
— Проржавело… — Пётр Иванович толкнул дверь, та нехотя поддалась, заскрипела, пропуская его в небольшую, плохо освещенную и тесно заставленную комнату.
Из-за плотных тёмно-зелёных портьер, почти наглухо заслонявших окно, в комнате стоял удушливый полумрак. Пахло рассохшейся мебелью, гнилым тряпьём, машинной смазкой и пылью, которая поднялась с размытых сумраком предметов и сонно повисла в воздухе.
Пётр Иванович неторопливо подошёл к окну, нащупал толстую верёвку и потянул. Портьеры плавно поплыли вверх, обнажая грязное, запылившееся стекло небольшого окошка.
Обмотав верёвку вокруг вбитого в стену штыря, Пётр Иванович сощурился на свет, протянул толстый палец и неловко провёл им по стеклу. В узкой скользкой полоске ожило синее июльское небо и густая, неторопливо шевелящаяся зелень сада.
— Запылилось… — Пётр Иванович вздохнул, подошёл к старому продавленному дивану, обтянутому ссохшейся и потрескавшейся кожей, прицелился задом и осторожно сел.
Диван со скрипом ушёл вниз, в глубине его жалобно хрустнули пружины, а из дырявых углов вместе с гнилым пыльным воздухом вылетели пёстрые облачка разбуженной моли.
Пётр Иванович снова вздохнул, шлёпнул руками по коленям и рассеяно осмотрел комнату.
Кроме дивана здесь теснились шесть больших желтовато-коричневых канцелярских столов, сплошь уставленных какими-то банками, ящиками и приборами. Некоторые приборы висели на стенах, причудливо переплетаясь тусклыми шестерёнками, а один плоский механизм с щетинисто торчащими чёрными рычажками крепился прямо на грязном потолке рядом с большой розовой люстрой.
В дверь робко постучали.
Пётр Иванович упёрся своими короткими руками в потёртую кожу дивана, тяжело заворочался, вырывая непослушное тело из хрустящего, астматически выдыхающего пыль и моль чудовища, и слабо крикнул:
— Входи!
Дверь приотворилась, Анна осторожно протиснулась в комнату, быстро захлопнула за собой дверь и, не выпуская изогнутой никелированной ручки, тяжело привалилась спиной к белому облупленному косяку. Она была в новом светло-зелёном платье, смешно стягивающем её крепкую, похожую на обрубок фигуру. Поседевшие волосы Анны покрывала белёсая газовая косынка. На ногах были белые лакированные туфли, туго впившиеся новенькими ободками в пухлые широкие щиколотки. Пётр Иванович улыбнулся, медленно подошёл к раскрасневшейся, тяжело дышавшей кухарке:
— Никто не видел?
— Да… вроде.
Кухарка взглянула на него и сейчас же стыдливо опустила глаза вниз, к узловатым, нервно сцепившимся пальцам.
Пётр Иванович долго рассматривал её виновато опущенную голову, широкие мужицкие плечи и большую, ритмично вздымавшуюся грудь.
— Боялась небось?
— Да нет, што вы… не в первой ить.
Анна подняла пылающее лицо, смахнув опустившуюся на лоб моль, резиново растянула робкие, плотно прижатые к зубам губы.
Пётр Иванович что-то хмуро пробурчал, коротко размахнулся и сильно, с оттяжкой ударил её в лицо своим плотным кулачком.
Анна вскрикнула, откинувшись назад, гулко стукнулась головой о стену.
— Ооосподи, д за штож это… — Она растопырила руки и медленно осела на пол. Зелёная юбка задралась, скомкалась мелкими складками, обнажив пену новой кружевной комбинации, облепившей одутловатые старческие бёдра.