Кишащая голова Примирителя Наций ещё больше округлилась, под орлиным носом лихорадочно зашевелились усы.
— И черви — ещё не предел! — Пётр Иванович весело захлопнул дверцы ящика. — Он сейчас с крысами работает! Взял большие обязательства, и я ему верю! И в это тоже верю! — Он мотнул головой в сторону длинной стальной трубы, прикрученной к столу. — И в это! — щёлкнул по кожуху плоского аппарата. — И в это! И в это! И в это! А ты говоришь — сложно… Да и вообще! Это ведь только визуальная часть. Я тебя, дуру, не проверяю в осязании, в обонянии, в слухе! Там бы ты наворотила такого, — он испуганно схватился за щёки, затряс головой, — сам черт не разобрал бы! Спутала б дерьмо с повидлом! Я ведь не предлагаю тебе прослушать запись шагов тридцати учеников Буревестника и определить, кто есть кто. Не заставляю вслушиваться в шорох усов Лобового, выводить уравнение идеологической эффективности доклада в зависимости от силы аплодисментов, на ощупь отличать лоб врага от лба друга. А логика, а математическая социология! — Он принялся вытаскивать из ближайшего к окну стола пухлые, пропылившиеся папки. — Вот это стройное логическое доказательство, что белая лошадь — не лошадь, что Земля — плоское тело, что дважды два — пять. Я же не сую тебе это! Работы Кобылина, — он зашелестел жёлтой, дышащей пылью бумагой, — тесты Вишнякова, социально-политические ребусы Кребса, задачи Михайлова-Рюмина, теоремы Повзнера. Вот это сложно! Очень сложно! Я же не предлагаю тебе проверить доказательство, что высота Большой Трибуны прямо пропорциональна высоте наших идеалов и обязательств, что сила её микрофонов равна силе нашего единства, а блеск торцов — блеску глаз служащих. Я не сую тебе ни тождества Синявского, ни теорию Бармина. И сложных загадок вроде «Без окон, без дверей — полна горница людей» тоже не задаю.
Анна подняла голову и удивлённо посмотрела на него.
— Чего смотришь?
— Дык это ж не сложно, Пётр Иваныч…
Он с минуту испуганно молчал, отупело рассматривая ее спокойное улыбающееся лицо, потом осторожно спросил:
— Ты… Ты хочешь сказать, что знаешь отгадку?
— Дык все ж знають, — шире улыбнулась Анна, — огурец ето… семечки, стало быть, у нутрях яго.
— Семечки?
— Ага. Семечки.
Пухлая папка выскользнула из рук Петра Ивановича, шлёпнулась на пол:
— Да ты действительно дура… За такую глупость… засчитываю тебе… очередной… — он отчаянно поискал вокруг глазами, — ннноль… нуль… нулище!.. нууулище! — Его руки задрожали, не в силах больше сдерживать что-то невидимое, круглое, упруго растущее. — Нуууулиииищееееее! Нуууулиииииищеее! Нулинулинулинулиииищеее!
— Дык рази ж не пра…
— А ты думала — правильно?! — крикнул Пётр Иванович, всё ещё поддерживая рукам распухающий ноль. — Без окон, без дверей — полна горница людей! Это бетонная камера с замурованными врагами народа!
Анна попятилась назад, задела локтем изогнутый чёрный штырь и судорожно отдёрнулась.
— Осторожней, корова! — нахмурился Пётр Иванович. — Все приборы поломаешь… Он размотал измочаленные тесёмки, раскрыл толстую папку и, порывшись в расползающихся бумагах, швырнул Анне небольшую фотографию:
— Смотри!
Кухарка подняла ее и испуганно отшатнулась — эту фотографию она знала с детства. Ещё в яслях на ежеутренних политзанятиях полная воспитательница по два раза пропускала её сквозь ряды чинно сидящих детишек. И каждый раз, когда очередные пухлые ручки неловко перехватывали глянцевитый квадрат, а большие влажные глазки испуганно таращились на малопонятное сероватое месиво, за спиной ребёнка оживал прогоркший фальцет воспитательницы:
— Смотрите, как поступает народ со своими врагами.
Позднее, когда Анна выросла и пошла в школу, фотография висела на Левой Классной Стене в гуще перевёрнутых вверх ногами негативов наиболее известных врагов народа — вредителей, двурушников, отступников, ревизионистов, нарушителей дисциплины, зажимщиков, опасных мечтателей, внутренних эмигрантов, лентяев, бюрократов, саботажников, подстрекателей, головотяпов, очковтирателей, предателей, шпионов, кулаков, подкулачников, надкулачников и околокулачников.
Потом она часто видела снимок в газетах, в книгах и журналах. Видела и в кино — там сероватое месиво вяло шевелилось. Несколько раз попадались ей настенные и напольные ковры с вытканной фотографией, гобелены и полотенца, а однажды кухарка видела её вытатуированной на груди знакомого мужчины.
И сейчас, когда небольшой квадрат оказался у неё в руках, Анна снова в который раз прошлась глазами по знакомой мешанине сдавленных тел, по серой каше сплющенных конечностей, и опять всплыла в её сознании давняя безответная мысль, будоражущая некогда ещё детское сознание кухарки: как умудрился фотограф пробраться в опущенную под землю и наглухо замурованную камеру?
— Ну что, дошло, наконец?
Анна рассеянно улыбнулась и грустно кивнула головой:
— Простите меня…
— Стыдно, мать. Загадка-то народная… А ты… экая, право, дубина..
Пётр Иванович забрал у неё фотографию, спрятал в папку и долго завязывал тесёмки:
— Да и просто умом пораскинь: без окон, без дверей — глухая комната, горница то есть. Полна людей. Речь о людях идёт. О людях. А ты — огурец, зёрна! При чём здесь это? Нет, ты ей-богу дура… Загадка, конечно, не из простых, по всё же. Это тебе не «маленький, удаленький, сквозь землю прошёл, красную шапочку нашёл».
Анна подняла голову:
— К… красную шапочку, говорите?
— Да, а что? — Пётр Иванович убрал папки в стол и, морщась, замахал руками, разгоняя поднявшуюся пыль.
— Дык я знаю, кажись, что это! — Анна стянула косынку с головы и неловко поправила редкие, собранные в аккуратный серый пучок волосы.
— Неужели?
Анна растянула губы и выдавила радостное, горловое:
— Знааааю!
— Ну и что же?
— Министр обороны!
Пётр Иванович растерянно оступился, плюхнулся на старый трёхногий стул. Анна рассмеялась:
— Что, Пётр Иванович, правду я сказала? А?
Он испуганно посмотрел на её расползшееся, сияющее лицо, нерешительно тряхнул обвисшими щеками:
— Нину знаешь…
Анна засмеялась, простодушно запрокинув голову.
— Ннну… мудрило… — Пётр Иванович судорожно сглотнул и шумно выдохнул:
— Ффффуууу… Ну и нуууу… За такой ответ… по-хорошему тебя бы… в ту горницу без окон, без дверей.
Улыбка окостенела на кухаркином лице морщинистой гримасой.
— Да! Без окон и без дверей! — Пётр Иванович решительно встал и подошёл к Анне.
— Ты думаешь, что говоришь, пробка?! Ты где находишься?! Ты сундуком своим варишь?! — Он с силой ткнул пальцем в плоский лоб Анны.
Она болезненно охнула и отшатнулась, закрываясь руками.