— Ишь, дубина стоеросовая! Лезет куда не надо!
— Дык что ж, я неправи…
— Молчааааать!! — заревел Пётр Иванович. — Молчать, дура! Девять-ноль! Девять-ноль! Девять-ноль!
— Ооохаа, осподи, да за что же мне… — заревела кухарка.
— И ты спрашиваешь?! Да как ты смела сравнить Кузьму Тимофеича с грибом? Да отчего тебе в башку это взбрело? А?
— Дык вы ж сами говорили, что это сложно…
— Да что я говорил, дура?! Я говорил — думать надо! Разве Кузьма Тимофеич лез когда-нибудь сквозь землю? А? Говори, лез?
— Дык ён же маленький… толстый да удаленький и… шапку маршальску нашёл…
Пётр Иванович мучительно затряс головой:
— Дура, дура, дууура! Это гриб сквозь землю пролез, грииб! Гриб с красной шляпкой! А не Кузьма Тимофеич! Это же народная загадка! А ты не знаешь! Ты — представитель народа и не знаешь! Девять-ноль…
Он вытер выступивший пот со лба и тяжело вздохнул:
— Ладно… пора кончать с тобой. А то я боюсь, здоровым отсюда не выйду… Последнее, — он оглянулся, тяжело забрался на полупустой стол, смахнул с него несколько одиноко стоящих приборов и, зябко сцепив голые руки, заёрзал, усаживаясь поудобнее.
— Последнее! — Он повысил голос. — Хотя, впрочем, это тебя не исправит… Девять-ноль.
Анна всхлипнула и опустила голову. Синеватый полумесяц уже успел сомкнуться вокруг левого глаза, подёрнувшись по размытым краям зеленоватым налётом. Щека распухла и по сравнению с правой была неестественно красной. Пётр Иванович брезгливо посмотрел на лицо кухарки, отвернулся и лениво поскрёб пухлую безволосую грудь:
— Подойди к стене.
Анна послушно простучала каблуками.
— Не к этой! Дура… К левой. Вот… Видишь ширмочку?
— Вижу.
— Отдёрни.
Анна осторожно взялась за шелковистую тёмно-красную материю и потянула.
Ширма послушно отодвинулась, открывая картину потрясающей красоты. Небольшое вытянутое полотно изображало часть чудного яблоневого сада, сплошь заросшего высокой некошеной и местами пожелтевшей травой. Прямо за густыми яблонями начинался сосновый лес, над лохматой зеленью которого повисла пепельно-синяя грозовая туча. Краски, искусно положенные неведомым живописцем, были настолько чисты и ярки, тонкость цветовых наплывов и переходов так непроизвольна и органична, что, казалось, этот полуметровый холст сразу осветил сумрачную комнату. Картину обрамляла широкая золотая рама.
Анна улыбнулась и покачала головой.
— Нравится? — Пётр Иванович, сидя на столе, пытался выдвинуть тугой средний ящик.
— Угу. Будто живая.
— То-то. Это тебе не современная мазня.
Ящик нехотя поддался. Изогнувшись и изнемогая от неудачной позы, Пётр Иванович что-то долго нашаривал в нём, наконец замер и чем-то громко щёлкнул, словно переломил костяную палочку.
Стол заскрипел, верхняя часть дрогнула и поползла вверх.
Пётр Иванович облегченно вздохнул и, болтая ногами, мигнул Анне:
— Назови автора.
Кухарка тупо смотрела, как он поднимается к потолку вместе с тускло поскрипывающим, вытягивающимся столом.
— Даю тебе минуту.
Крышка стола звучно треснула, в ней проступил метровый квадрат, дёрнулся и стал погружаться в стол. Пётр Иванович взгромоздился на него, снова что-то тронул в ящике. В правой тумбе приоткрылась тёмная полость, выпустила наружу широкое деревянное крыло с пузатым графином, стаканом и микрофоном, похожим на богомола.
Пётр Иванович, всё глубже погружаясь в вытягивающийся стол, нагнулся, вытащил откуда-то пачку исписанной бумаги и громко шлёпнул рядом с графином, подняв тучу пыли.
Анна оглянулась на картину, судорожно наморщилась.
— Думай, думай, повариха… — Пётр Иванович уклонился от наплывающей люстры и весело щёлкнул ногтем по массивной подвеске. Она нехотя качнулась, испустив тонкий, тотчас истаявший звук. Анна подошла ближе к картине.
— Руками не трогать!
Стол, достигнув люстры, перестал скрипеть и остановился. Пётр Иванович, по плечи ушедший в коричнево-жёлтое дерево, деловито подтянул к себе микрофон:
— Истекла минута. Ну? Живо!
Кухарка облизала губы.
— Не тяни резину! — Он зашелестел бумагой.
Анна виновато заморгала и выдавила через силу:
— Кажись… Шишкин. Это…
Пётр Иванович вздрогнул и величественно распрямился.
Лицо его побледнело, плечи опустились, мутные зелёные глаза спокойно и сосредоточенно уставились в окно.
— Что ж, неужель ошиблася я, неужель опя… — плаксиво задрожал кухаркин голос, но Пётр Иванович молча, не поворачивая головы, ткнул пальцем в сторону картины.
Анна обернулась к полотну и испуганно вскрикнула.
Ветви крайней яблони качнулись, крохотные листочки ожили, зашевелились, сонно потянулись к соседнему дереву. Волна порывистой зыби прошлась по неподвижному доселе саду, тронула высокие толстоствольные сосны. Пепельно-синяя туча беззвучно треснула короткой молнией, и через секунду глухой раскат грома сотряс дачу.
Маленькая коротконогая фигурка садовника выскочила из-за золотой рамы, путаясь в высокой траве, торопливо побежала к яблоням, замелькала между качающихся ветвей.
Анна протянула руку и коснулась поверхности ожившей картины. В пальцы толкнулось чистое, идеально прозрачное стекло.
Кухарка открыла рот, но страшный, тяжело разваливающийся на три угловатые глыбы удар грома заглушил её крик. На разные лады задребезжали приборы. Низкорослый садовник выскочил из сумрачной зелени и, придерживая на плече непослушно распускающийся пук лопат и грабель, отчаянно бросился влево, попал в скользкую, размытую полоску текущей по стеклу капли, заколебался, расслаиваясь, но всё же сумел выдернуть зыблющееся тело из стеклянной жижи и снова исчез за рамой.
— Все! сё! сё! сё! — Голос Петра Ивановича, усиленный микрофоном, загудел в комнате.
Анна умоляюще потянулась к его недосягаемому, спокойному лицу, по-прежнему сосредоточенно смотрящему в окно:
— Ды как же всё, ды я же…
— Все! се! сё! сё! — загрохотало по сумрачным стенам. — Что сейчас произошло, уважающие меня братья, ещё раз подтверждает ту старую добрую истину, которую я вот уже тридцать шесть лет пытаюсь разбудить в ваших усталых, ушедших в плечи головах.
Над крышей столкнулись два чугунных массива, отчаянно раскололись и рассыпались.
— Да. Я говорю — пытаюсь разбудить, ибо не считаю себя первооткрывателем, насаждающим новое, ое. ое. ое. Вся моя тридцатишестилетняя деятельность направлялась и будет направляться на возрождение незаслуженно забытого старого. ого. ого. ого.