И он вдруг громко, раскатисто, как пещерный медведь, захохотал:
— А я вам что скажу, — он чуть-чуть наклонился по направлению к Станиславу. — После таких воскрешений станет очень весело жить! Мир превратится в хохот! Да-да! Мы и других тварей воскресим! Но это вам не пересадка головы, здесь одной естественной наукой не обойдешься, нужно что-то покрепче, поядреней, из арсенала древних и тайных наук…
Станислав доверчиво, но вопросительно смотрел на Лютова.
— Воскрешать будем, конечно, не всех, а по назначению. Впрочем, сначала стесняться не будем. Такое смешение, такой балаган будет, что куда там все эти мирские Вавилоны. А кто не поймет, тех ликвидируем.
И Лютов захлопал в ладоши.
— В конечном итоге победим время, дойдем до физического бессмертия. Вот тогда-то все осуществится, вековая мечта, пир горой, бессмертие религии выкинем…
И он дико, неприлично даже для ученого, опять захохотал. Даже старуха, и та испугалась и высунулась из какой-то щели.
Но потом Лютов внезапно обмяк.
— Но вот тогда-то и придет настоящая, подлинная Смерть, а не та, которая сейчас, дура, финтифлюшка, ее и обмануть нетрудно… — шепотом, выкатив глаза, произнес он.
Станислав в знак согласия снова наклонил голову, к тому же о теперешней смерти он и сам был очень низкого мнения.
Лютов съел лягушку и подбодрил Станислава:
— Я вас не насилую. Думайте. Но скажу точно, иначе вы не спасетесь. Унесет вас никто не знает куда и безвозвратно. Хотите погулять? Погуляйте по саду.
И Станислав действительно погулял. Мысль о голове все-таки теребила его. С одной стороны, почему не заменить, с другой — долго ждать, боязно, да и получится ли? Наконец, дело-то, наверное, не в голове. И, что ни говори, а пугливо как-то сменить свою голову. Подозрительно чуть-чуть…
Вдруг за кустами на маленькой полянке, в саду, он увидел странного человека. Допустим, человек как человек, но он, во-первых, светился, и как будто нехорошим светом, точно что-то от него исходило не то. Во-вторых, он стоял и молчал, словно у него отсутствовал язык.
Не успел Станислав и протянуть ему руку, как тут же появился Лютов.
— Петя, ты опять здесь? — крикнул он достаточно сурово и с какой-то особенной интонацией.
Стасик взглянул на Лютова, его жесты, дескать, что такое, потом перевел взгляд на то место, где стоял Петя, но его уже там не было. Исчез.
Но, увы, Петя был не из совсем исчезающих, Стасик через секунды вдруг увидел его совсем далеко у забора, но и тут он исчез, но Стасик снова его увидел где-то рядом, сбоку, потом опять вдалеке — у чайного столика. У Станислава закружилось в голове. Петя мелькнул где-то еще…
Лютов подошел к Стасику:
— Чайку не хотите?
И проводил его к чайному столику. Там уже стоял самовар.
Стасик присел на скамейку. Лютов похлопал его по плечу, сказав, что скоро придет.
И Стасик ждал и не ждал, оцепенев на скамье. Он закрыл глаза, и все ему казалось, что Петя где-то здесь, около, но вдруг удаляется, потом опять подойдет и молчаливо шепчет чего-то ему, Стасику, в ухо. То возникнет на крыше, то прыгнет на дерево и все протягивает куда-то свои светоносные руки…
Лютов возвратился с гитарой и сел на бревно. Стасик открыл глаза. Пети не было, а Лютов запел. Пел он что-то народное и многозначительное:
У Питоновой Марьи Петровны
За ночь выросла третья нога.
Она мужу сказала влюбленно:
«Я тебе теперь так дорога».
Но Ванюша был парень убогий,
У него вовсе не было ног.
«Поцелуй мою третию ногу,
И тебе испеку я пирог».
А Ванюше обидно так стало:
«Я калека, не трогай меня!»
Изо рта у него выползала
Очковая большая змея.
Испугалася Марья Петровна,
И пустилась по улице вскачь,
И стонала, и плакала, словно
Шел за ней перламутровый врач.
В отделенье милиции строгом
Закричала: «Родные мои,
Вы спасите мне третию ногу,
От очковой избавьте змеи!»
Было в комнате тихо, прохладно,
Только с подпола слышался стук.
С голубого лица лейтенанта
Улыбался надменный паук.
Лютов пел надрывно, не по-научному, и сам был скорее похож на паука, чем на ученого.
Станислава от всего этого стало клонить к вечному сну.
— Поспите, поспите, — шепнула ему появившаяся Лиза и выгнула спинку.
День прошел как в новом тумане, лишь Лютов порой появлялся и кормил Стасика надеждой.
К ночи Лиза постелила ему, ушла, и Станислав заснул отнюдь не надрывным сном. Петя ему не снился, словно он исчез навсегда.
Но к утру, с восходом солнца, Станислава стали одолевать неопределенные, но тягучие видения. Он их глубоко не осознавал.
Однако внезапно и резко из такого хаоса выделилось бледное, худое, узкое, как у птеродактиля, лицо Лизы. На губах ее шептались сами собой стихи:
Когда нас спросят, кто такой Гоген
И почему на свете много зла,
Ответим: как таинственный рентген,
На холмах Грузии лежит ночная мгла.
От этого видения Станислав проснулся. К его изумлению, он увидел Лизу, сидящую на кровати у его ног. В руке ее был топор.
— Я люблю тебя, — прошептала она с пугающей страстью.
Станислав посмотрел на лежащий у нее на коленях топор и потрогал свою голову.
В ответ на этот жест Лиза завизжала, причем мрачновато.
На визг в комнату тут же ворвалась старуха.
— Тебе опять хочется кого-то любить! — хрипловато выкрикнула она, обращаясь к Лизе. — Дрянь! Тебе что, мало Пети и его судьбы! Оскар Петрович тебя осудит!
И она схватила топор с колен Лизы.
Та почему-то мгновенно покорилась, и они вышли, оставив Станислава одного. Тот довольно быстро заснул.
Лена и Алла вернулись в Москву полные надежд. Данила, простившись, сказал, что исчезнет на некоторое время.
— Ургуев проявится. Где-то это наш человек, — предупредил он. — В конце концов, мы все тут уже немного измененные, не правда ли?.. Один Степан чего стоит, да и я неплох…
Девочки согласились.