— Жаль, что нет дверей, — сказал он.
Фыркнув, Сивени опустила сумку, которую принесла.
— Поздно горевать об этом, — сказала она. — Займемся делом, на это уйдет немало времени.
Шагнув к ним, Мрига поставила на пол другую сумку и молча начала перебирать ее содержимое.
— С вином возникли некоторые трудности, — сказала она. — Сивени, вы должны мне два сребреника.
— Что?
— Я полагала, что эти расходы мы делим на троих. Сивени каким-то образом удалось изобразить негодование, хотя света было недостаточно.
— Глупая, там, куда мы отправляемся, деньги нам не потребуются! Когда мы попадем туда, я сделаю тебе дворец из серебра.
— Негодница.
Харран начал тихо смеяться.
— Прекратите. Что ты достала?
— «Колдовская Стена», красное, — сказала Мрига. — По полбутылки на каждого. Хватит?
— С лихвой. Виноторговец что-нибудь сказал?
— Я объяснила ему, что мы будем праздновать день рождения. Как насчет хлеба?
— Тесто подходит. Об этом можно не беспокоиться. Сложнее всего было молоть эту гадость. Боюсь, в муке окажется кремневая пыль.
Колокол одного из храмов в начале Дороги пробил полночь, и его торжественное слово отразилось эхом в тишине летней ночи.
Не ощущалось ни дуновения ветерка, казалось, что с заходом солнца жара усилилась, вместо того чтобы ослабнуть. Мирная распухшая луна, всего за день до полнолуния, сияла высоко в небе, и ее бледный свет падал сквозь разбитые окна, заставляя переливаться самоцветами осколки на полу. Сивени смахнула их ногой, и высокие потолки откликнулись позвякивающим эхом.
Харран глянул на нее, стряхивая осколок стекла, попавший в него после удара Сивени.
— Сивени… ты действительно уверена, что у нас получится?
Богиня высокомерно посмотрела на него.
— Все эти неудавшиеся заклятья пытались сотворить простые ремесленники от магии. Не ее творцы. Я помогала Отцу Ильсу писать это заклятье; я научила хлеб и вино постичь то, что они должны означать. Все умирающие божества, периодически возвращающиеся на небеса, клянутся этим. Знаешь, Харран, мы никогда не сможем сделать из тебя приличного чародея, если ты не научишься доверять своим материалам.
— А ты-то творила это заклятье? Сама? — едва слышно выдохнула Мрига, доставая из сумки тряпье и начиная стирать с пола прежние чертежи.
— Сама — нет. Я дала проверить Шильсу, все сработало. Больше того, многие небожители пожалели, что я отдала ему заклятье. Шильс — ужасный зануда, а теперь от него нет избавления. Только изгонишь его с небес, он уже снова тут как тут.
Несколько минут они работали молча: Харран раскладывал хлеб; Мрига, закончив оттирать пол, откупорила бутылки и приготовила чаши, в которые оно будет налито, разбавленное кровью; Сивени писала желтым мелом на расчищенном Мригой полу. Она остановилась и критически оглядела написанную фразу.
— После того как я изобрела эту букву, она перестала мне нравиться, — сказала она, — но затем Илье передал искусство письма людям, и было слишком поздно что-либо исправлять.
Сидевшая на корточках Мрига откинулась на пятки и рассмеялась над своей почти сестрой.
— А есть что-нибудь такое, чего ты не изобретала?
— Противное пойло, изготовляемое на задворках «Единорога». В этом виноват Анен.
Еще через несколько минут работы они поднялись.
— Вполне прилично, — сказала Сивени. — Вы твердо знаете слова?
Они просто не могли не знать их, являясь сами частями Сивени и слыша ее мысли так же отчетливо, как свои собственные.
— Тогда приступим. Чем скорее я попаду к себе домой, тем счастливее буду.
— К нам домой, — предостерегающе произнесла Мрига.
Сивени рассмеялась
— Харран, у нас были великолепные стычки — дом менял свою сущность каждую минуту. Как изумленно таращился на нас сосед-бог..
Ее взгляд вспыхнул даже в тусклом свете, в котором невозможно было различить выражение лица. Мгновение Харран смотрел на нее и видел неудержимую безумную девчонку-богиню, в которую был влюблен, а Мрига улыбнулась, вспоминая бесчисленные стычки, в двух из трех в которых она одерживала верх, в то время как шум выводил из себя божественных соседей.
— Если у нас получится. — сказала она.
— Если? — Сивени потянулась за хлебом. — Дай-ка.
Они заняли свои места. Чертеж изображал треугольник, вписанный в шестиугольник, вписанный в окружность, и множество других фигур, нарисованных в разных местах. Они встали в вершинах треугольника, каждый с чашей и небольшой круглой буханкой хлеба перед собой — чашей, омытой вином и перевернутой, хлебом, выпеченным на огне, разожженном с помощью тех же кремней, которые смололи для него муку. В середине треугольника стояла еще одна чаша, только стеклянная. Если все пойдет хорошо, в конце заклинания чаша расколется, но они не услышат этого: в то же мгновение перед ними раскроются небеса.
— Я, имеющая право вызывать, вызываю, — произнесла Сивени не очень громко. — Силы надо мной и подо мною, услышьте меня; Формы и Силы, не имеющие формы, Ночь и День, брат Ее; скакуны утра и вечера, заставляющие вращаться этот мир; все мысли и знания, живущие внутри каждой частицы, — внемлите моим словам, когда закон выполнен, правила соблюдены, равновесие восстановлено…
Харрану стало немного не по себе. Он был наслышан об этом заклятии, хотя молодых жрецов и близко не подпускали к нему Ему было прекрасно известно, что уже теперь, после первого обращения, на них должна опуститься жуткая тишина, весь свет должен погаснуть, даже холодное лунное пламя, падающее в окно на заколдованный мрамор, должно было померкнуть. Но этого не произошло.
— Новый закон, частица Миров; ради него я, принадлежащая прошедшим временам и прошедшим пространствам, теперь вновь вхожу в свою сущность. Смерть схватила меня, но потерпела неудачу; жизнь текла в моих жилах, но потерпела неудачу; и, победив обеих, я сейчас снова отправлюсь туда, где время не движется, где стоят Светлые Дома и мне уготовано место среди Бессмертных…
Выползшие отовсюду крысы следили за ними. Ни одно живое существо не могло оставаться так близко за пределами круга без того, чтобы не лишиться сознания. Харран все больше и больше потел. «Я положил в хлеб слишком много меда? Они что-то не правильно начертили?»
— …И все Силы я призываю быть свидетелями, как я открываю врата, чтобы войти в них, с помощью Тех, кто старше. Именем этого хлеба, испеченного в собственном огне, подобно тому, как мое тело питается тем, что горит изнутри, призываю стать Их свидетелями; съев его, я вберу его в свою сущность и сама стану сущностью его, в древнем круге, начертанном богами, и мы оба навсегда станем бессмертными…