Я спускаюсь и встречаю в гостиной маму. Она жестом подзывает меня.
— У меня есть немного денег. — В ее голосе слышится непривычная твердость. — Иди и купи тминных пирожков и сладкий хворост.
С тех пор как наша жизнь переменилась, у нас еще ни разу не было такого плотного завтрака.
— Нам нужно хорошо поесть. Похороны…
Я беру деньги и выхожу из дому. Меня окружает грохот корабельных орудий, бомбардирующих береговую линию, бесконечный треск пулеметов и ружейная стрельба, раскаты взрывов в Чапэе и шум сражений, бушующих в дальних районах. Ночные погребальные костры покрыли весь город тонким слоем едко пахнущего пепла — теперь придется заново стирать вывешенную для просушки одежду, подметать веранды и мыть автомобили. При каждом вдохе у меня горло перехватывает от гари. Улицы переполнены людьми. Несмотря на войну, у нас у всех есть какие-то дела. Я дохожу до угла, но, вместо того чтобы выполнить мамину просьбу, сажусь в повозку и еду к З. Ч. Пусть я однажды повела себя глупо, но этот единственный эпизод не может перечеркнуть годы нашей дружбы. Должен же он питать привязанность к нам с Мэй. Разумеется, он поможет нам как-то наладить нашу жизнь.
Я стучу в дверь. Не дождавшись ответа, я спускаюсь и встречаю во внутреннем дворе его домовладелицу.
— Он уехал, — говорит она. — А чего вы хотели? Ваше время прошло. Вы что, думаете, что мы вечно сможем сдерживать обезьян? Когда они захватят нас, ваши календари с красотками никому нужны не будут. — В ее голосе слышится нарастающая истерика. — Впрочем, может, вы этим обезьянам для чего другого пригодитесь. Вы этого с сестрой хотите?
— Просто скажите мне, где он, — устало прошу я.
— Он ушел к коммунистам, — выпаливает она, словно выплевывая каждый слог.
— Он бы не уехал, не попрощавшись, — с сомнением говорю я.
Старуха хихикает:
— Ну ты и дурочка! Он уехал, не заплатив. Он бросил свои кисти и картины. Он ничего с собой не взял.
Закусив губу, я стараюсь удержаться от слез. Теперь мне надо думать только о том, чтобы выжить.
Не задумываясь о деньгах, я снова сажусь в повозку и, стиснутая другими пассажирами, еду домой. Пока мы трясемся на ухабах, я вспоминаю тех, у кого мы могли бы попросить помощи. Мужчины, с которыми мы танцевали? Бетси? Кто-нибудь из других художников, которым мы позировали? Но у всех сейчас свои заботы.
Когда я возвращаюсь, дома пусто. Я так долго отсутствовала, что опоздала на похороны Томми.
Пару часов спустя возвращаются Мэй с мамой. Обе они одеты в похоронные одежды белого цвета. От слез глаза Мэй опухли, как перезрелые персики, мама выглядит старой и усталой. Они не спрашивают, где я была и почему не пришла на похороны Томми. Папы с ними нет. Он, видимо, задержался с другими отцами на поминках.
— Как все прошло? — спрашиваю я.
Мэй пожимает плечами, и я не настаиваю на ответе. Она прислоняется к косяку двери, скрещивает руки и смотрит на свои ступни.
— Нам надо идти обратно в порт.
Я не хочу никуда идти. Я совершенно убита поступком З. Ч. Хочется рассказать Мэй, что он уехал, но что это даст? Я подавлена всем, что с нами произошло. Хочется, чтобы меня спасли. Если этому не суждено случиться, я хочу забраться под одеяло и плакать, пока не иссякнут слезы. Но я — старшая сестра. Надо быть отважнее собственных чувств. Надо помочь нам обеим сразиться с судьбой. Я делаю глубокий вдох и встаю:
— Пойдем. Я готова.
Мы возвращаемся в офис пароходства. Сегодня очередь двигается быстрее, и, дойдя до кассы, мы понимаем почему. Клерк абсолютно бесполезен. Мы показываем ему наши билеты, но усталость лишила его не только самообладания, но и грамотности.
— Что вам надо с этим сделать? — громко вопрошает он.
— Мы можем обменять эти билеты на четыре билета в Гонконг? — спрашиваю я, пребывая в полной уверенности, что для его компании это выгодная сделка.
Вместо ответа он машет тем, кто стоит за нами:
— Следующий!
— Мы можем сесть на другой корабль?
Он ударяет по разделяющей нас решетке и кричит:
— Дура! — Кажется, сегодня я вызываю у всех именно такие эмоции. — Нет билетов! Все проданы! Следующий! Следующий!
Я вижу в нем то же раздражение и истеричность, что и в домовладелице З. Ч. Мэй касается его руки. Прикосновения между представителями разных полов, тем более между посторонними людьми, не приняты. Ошеломленный, он замолкает. Или, может быть, его просто успокоил медоточивый тон, которым к нему обратилась красивая девушка.
— Я же вижу, вы можете нам помочь.
Она наклоняет голову и слегка улыбается. Отчаяние на ее лице сменяется безмятежностью. Это оказывает мгновенный эффект.
— Дайте взглянуть на ваши билеты, — говорит клерк. Он напряженно изучает их, заглядывает в свои гроссбухи, заполняет какой-то бланк и отдает его Мэй вместе с билетами. — Если вы доберетесь до Гонконга, зайдите там в наш офис и отдайте им это. Вам обменяют ваши билеты на спальные места до Сан-Франциско. — После долгой паузы он повторяет: — Если доберетесь до Гонконга.
Мы благодарим его, но он ничем не помог. Мы не хотим в Сан-Франциско. Нам нужно попасть на юг, чтобы скрыться от Зеленой банды.
Потерпев крах, мы возвращаемся домой. Уличный шум, выхлопные газы и тяжелый запах духов еще никогда не производили такого гнетущего воздействия. Неуемная тяга к деньгам, вопиющая откровенность преступной деятельности и всеобщий упадок духа никогда раньше не казались столь удручающими.
Вернувшись, мы застаем маму сидящей на крыльце, там, где когда-то наши слуги с гордостью поедали свои обеды.
— Они возвращались? — спрашиваю я. Мне нет нужды уточнять, о ком идет речь. Единственные, кого мы боимся по-настоящему, — ублюдки из Зеленой банды. Мама кивает. Мы с Мэй молчим. Следующие ее слова заставляют меня поежиться от ужаса.
— Ваш отец так и не приходил.
Мы садимся рядом с мамой. Мы ждем, оглядывая улицу в надежде, что увидим, как папа заворачивает за угол. Но он не приходит. Вместе с наступлением темноты усиливается бомбежка. По небу, освещенному отблесками бушующих в Чапэе пожаров, ползают лучи прожекторов. Что бы ни произошло, иностранные территории — Международный сеттльмент и Французская концессия — будут в безопасности.
— Он ничего не говорил о том, куда собирается пойти после похорон? — спрашивает Мэй тоненьким, как у маленькой девочки, голосом. Мама качает головой:
— Может быть, ищет работу. Может быть, играет. Может быть, он с женщиной.
Мне в голову приходят другие версии, и, переглянувшись над маминой головой с Мэй, я понимаю, что она думает о том же. Он бросил нас, оставив своей жене и дочерям разбираться с последствиями? Зеленая банда убила его раньше назначенного срока, чтобы припугнуть нас?