Около двух часов ночи мама решительно хлопает себя по коленям:
— Надо поспать. Если ваш отец не вернется… — Она осекается и делает глубокий вдох. — Если он не вернется, мы все равно будем действовать по моему плану. Его семья примет нас. Теперь мы принадлежим им.
— Но как туда добраться? Мы не смогли обменять билеты.
Отчаяние искажает мамино лицо, но она торопливо выдвигает новое предложение:
— Можно отправиться к реке Усунцзян. До нее всего несколько километров. Я смогу дойти пешком, если потребуется. Там есть причал компании «Стандард ойл». Может быть, с вашими брачными документами нам удастся получить место на каком-нибудь их судне, идущем в какой-нибудь другой город, а уже оттуда мы могли бы двинуться на юг.
— Вряд ли, — возражаю я. — С чего вдруг нефтяной компании помогать нам?
Мама выдвигает такую идею:
— Мы могли бы попробовать сесть на корабль, идущий по Янцзы…
— А обезьяны? — спрашивает Мэй. — На реке их полно. Даже ло фань покидают внутренние районы и едут сюда.
— Можно попробовать добраться до Тяньцзиня и сесть там на корабль, — предлагает мама и поднимает руку, чтобы опередить наши возражения. — Знаю, обезьяны уже там. Мы могли бы отправиться на восток, но сколько продержатся те места?
Она задумывается. Мне кажется, что я вижу, как работает ее мозг, перебирая и оценивая разные способы покинуть Шанхай. Наконец она подается вперед и говорит тихо, но уверенно:
— Давайте двинемся на юго-восток к Великому каналу. Добравшись до канала, мы сможем нанять лодку, сампан — что угодно — и отправиться в Ханчжоу. Там наймем рыбацкую лодку, которая отвезет нас в Гонконг или в Кантон. — Она смотрит на нас с Мэй. — Согласны?
У меня кружится голова. Я не понимаю, что делать.
— Спасибо, мама, — шепчет Мэй. — Спасибо, что ты так о нас заботишься.
Мы идем в дом. Сквозь окна льется лунный свет. Когда мы желаем друг другу доброй ночи, мамин голос дрожит, но она уходит в свою комнату и захлопывает дверь.
Мэй смотрит на меня в темноте:
— Что же нам делать?
Более правильным было бы спросить — что с нами будет? Но я молчу. Я ее цзецзе и должна скрывать свой страх.
На следующее утро мы торопливо пакуем то, что считаем необходимым: гигиенические принадлежности, три фунта риса на каждую, котелок и столовые приборы, простыни, платья и обувь. В последний момент мама зовет меня в свою комнату. Она вытаскивает из шкафа какие-то бумаги, среди них — наша инструкция и брачные свидетельства, и заворачивает их в кусок шелка. Наши фотоальбомы сложены в стопку. Нести их слишком тяжело, и я думаю, что мама собирается взять на память несколько фотографий. Но она вынимает один из снимков, за ним обнаруживается сложенная купюра. Она повторяет эту процедуру несколько раз, пока не собралась небольшая пачка. Она кладет деньги в карман и просит меня помочь отодвинуть от стены шкаф. На стене висит небольшая сумочка.
— Это все, что осталось от моего приданого.
— Как ты могла скрывать это? — возмущаюсь я. — Почему ты не откупилась от Зеленой банды?
— Этого бы не хватило.
— Но это могло помочь.
— Моя мать говорила: «Всегда имей что-нибудь при себе», — объясняет мама. — Я знала, что однажды мне могут понадобиться деньги. Этот день настал.
Она выходит из комнаты. Я медлю, глядя на фотографии: Мэй в детстве, мы с ней, нарядно одетые, фотография родительской свадьбы. Счастливые, глупые воспоминания. Перед глазами все плывет, и я пытаюсь сдержать слезы. Я беру пару снимков, кладу их в сумку и спускаюсь по лестнице. Мама и Мэй ждут меня на крыльце.
— Перл, найди нам повозку, — командует мама.
Она моя мать, у меня нет выбора, и я повинуюсь ей — женщине с перебинтованными ногами, которая раньше разрабатывала планы только при игре в маджонг.
На углу улицы я высматриваю сильного возчика, чья повозка выглядела бы достаточно прочной. Те, кто управляют повозками, считаются ниже рикш и лишь немного выше золотарей. Они принадлежат к тому же классу, что и кули, и настолько бедны, что согласятся на что угодно за небольшую плату или за пару плошек риса. После нескольких неудачных попыток я нахожу возчика — он так худ, что живот его кажется приклеенным к спине, но готов к серьезным переговорам.
— Сейчас опасно покидать Шанхай, — благоразумно замечает он. — Мне не хочется, чтобы меня убили обезьяны.
Умолчав о том, что нас преследует Зеленая банда, я говорю:
— Нам надо домой, в провинцию Гуандун.
— Я вас так далеко не повезу!
— Разумеется. Но вы могли бы довезти нас до Великого канала…
Я соглашаюсь заплатить вдвое больше его обычной таксы.
Мы возвращаемся к дому. Возчик погружает наши сумки на пол повозки. Мы раскладываем сзади свертки с платьями, чтобы маме было на что опереться.
— Перед тем как мы поедем, — говорит мама, — я хочу дать вам вот это.
Она вешает нам на шею маленькие мешочки на бечевке.
— Я купила их у предсказателя будущего. В каждом по три монетки, три кунжутных зернышка и три фасолины. Он сказал, что это убережет вас от злых духов, болезней и обезьяньих летучих машин.
Моя мать так впечатлительна, легковерна и старомодна. Сколько она заплатила за этот вздор — пятьдесят монет за штуку? Больше?
Она забирается в повозку и ерзает, пытаясь устроиться поудобнее. В руках у нее все бумаги — билеты, наши брачные свидетельства и инструкция, завернутые в кусок шелка и перевязанные шелковой лентой. В последний раз мы глядим на наш дом. Ни повар, ни наши жильцы не вышли, чтобы пожелать нам удачи.
— Ты уверена, что нам надо ехать? — тревожно спрашивает Мэй. — А если папа вернется? Вдруг его ранили?
— У вашего отца — сердце гиены и легкие питона, — произносит мама. — Он бы остался ради вас? Он бы стал вас разыскивать? Если да, то почему его здесь нет?
Я не верю, что мама и вправду так бессердечна. Папа солгал нам и поставил нас в отчаянное положение, но ведь он по-прежнему ее муж и наш отец. Все-таки она права. Если папа и жив, он, возможно, не думает о нас. Если мы хотим выжить, мы тоже не можем позволить себе беспокоиться о нем.
Возчик подхватывает ручки повозки, мама хватается за ее края, и мы пускаемся в путь. Мы с Мэй идем рядом: впереди долгая дорога, и мы не хотим, чтобы возчик слишком быстро выбился из сил. Как гласит пословица, в длинном пути не бывает легкой ноши.
Пересекаем Садовый мост. Мужчины и женщины в стеганых ватниках тащат свое имущество: птичьи клетки, кукол, мешки с рисом, часы, свернутые в трубку плакаты. Пока мы движемся по Бунду, я гляжу на Хуанпу. Иностранные крейсеры блестят на солнце, пуская в небо клубы черного дыма. На воде стоят «Идзумо» и сопровождающие его корабли — серые, массивные, пока не пострадавшие от китайских выстрелов. На волнах покачиваются джонки и сампаны. Несмотря на начало войны, повсюду видны кули, таскающие туда-сюда тяжелые грузы.