— Ты можешь сесть на корточки? — спрашиваю я.
Мэй всхлипывает. Я подтягиваю ее к стене, чтобы она могла опереться. Сажусь у нее между ног, сцепляю руки и закрываю глаза, чтобы набраться смелости. Потом я открываю глаза, смотрю в ее искаженное болью лицо и, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, говорю ей то, что столько раз слышала от нее самой на протяжении последних недель:
— Мы справимся, Мэй. Мы справимся.
Когда ребенок выскальзывает наружу, мы видим, что это не сын, о котором мы говорили. Это мокрая, покрытая слизью девочка. Она совсем крохотная, даже меньше, чем я ожидала. Вместо плача она издает тихие, жалобные звуки, напоминающие птичий писк.
— Дай взглянуть.
Я моргаю и перевожу взгляд на сестру. Ее волосы висят мокрыми прядями, но на лице уже нет и следа перенесенных мук. Я передаю ей младенца и встаю.
— Сейчас вернусь, — говорю я, но Мэй меня не слышит. Она обняла девочку, защищая ее от холода и вытирая ей рукавом слизь с лица. Я гляжу на них. У них есть несколько мгновений, чтобы побыть вместе, прежде чем я заберу ребенка себе.
Двигаясь быстро и бесшумно, я бегу в спальню и беру вещи, которые мы с Мэй приготовили заранее: нитки, маленькие ножницы для рукоделия, подаренные нам миссионерками, и пару чистых полотенец. Прихватив чайник с радиатора, я торопливо возвращаюсь в душевую. За это время у Мэй успел отойти послед. Я перевязываю пуповину и перерезаю ее. Смочив одно из полотенец горячей водой, я передаю его Мэй, чтобы та вытерла девочку. Вторым полотенцем я помогаю вытереться ей самой. Ребенок совсем маленький, так что разрывов почти нет, особенно по сравнению с теми, которые были у меня после того, что случилось в хижине. Я надеюсь, что швы не понадобятся. Да и что еще остается? Я даже не представляю себе, как делать швы. Как бы я смогла зашить интимные части своей сестры?
Пока Мэй одевает девочку, я вытираю пол и заворачиваю послед в полотенце. Очистив, насколько это возможно, все вокруг, я выбрасываю грязные вещи.
Небо розовеет. У нас мало времени.
— Я не смогу встать сама, — говорит Мэй. Ее бледные ноги дрожат от холода и усилий. Она отталкивается от стены, и я ставлю ее на ноги. По ее бедрам стекает кровь и капает на пол.
— Не волнуйся, — говорит она. — Не волнуйся. Сейчас. Возьми ее.
Она передает мне девочку. Я забыла взять одеяло, которое связала Мэй, и, почувствовав неожиданную свободу, девочка неловко машет ручками. Все эти месяцы я не носила ее в себе, но внезапно я понимаю, что люблю ее, как свою дочь. Я едва замечаю, как Мэй надевает белье и штаны.
— Я готова, — говорит она.
Мы оглядываем комнату. Всякий поймет, что здесь были роды. Но главное — никто не заподозрит, как было дело на самом деле, потому что меня не будут осматривать врачи.
* * *
Я лежу в постели, прижимая к себе свою дочь. Мэй дремлет рядом, положив голову мне на плечо. Наши соседки постепенно просыпаются. Нас замечают не сразу.
— Ай-я! Взгляните-ка, кто к нам пришел ночью! — восхищенно кричит Ли-ши.
Женщины и дети окружают нас, расталкивая друг друга, чтобы посмотреть.
— Твой сын!
— Не сын. Дочка, — поправляет Мэй. Ее голос звучит так мечтательно, что на секунду я пугаюсь, что она нас выдаст.
— Маленькое счастье, — сочувственно говорит Лиши. Этой традиционной фразой принято выражать свое разочарование в случаях, если родилась девочка. Она ухмыляется. — Но посмотри-ка! Здесь только женщины, если не считать маленьких мальчиков, которым нужна мама. Очень удачно получилось.
— Ничего удачного, если она будет так одета, — замечает одна из женщин.
Я смотрю на девочку. Ее одежда — это первое, что мы с Мэй сшили. Пуговицы разъезжаются, петли провисают, но проблема не в этом. Ее надо защитить от злых духов. Женщины отходят и возвращаются с монетками, которые символизируют заботу «сотни друзей семьи». Кто-то повязывает на ее черные волосы красную нитку, чтобы притянуть удачу. Женщины по очереди вышивают на ее одежде и чепчике крохотные знаки, чтобы защитить ее от злых духов, дурных предзнаменований и болезней.
Потом одна из них отправляется заплатить повару-китайцу, чтобы тот приготовил миску материнского супа из маринованной свинины, имбиря, арахиса и любого крепкого алкоголя. (Лучше всего для этой цели подходит шаосинское вино, но в крайнем случае сойдет и виски.) Молодая мать истощена и страдает от избытка холодного инь. Считается, что большинство ингредиентов супа согревают и помогают восстановить ли. Мне говорят, что этот суп поможет моей матке вернуться к обычным размерам, изгонит из тела застоявшуюся кровь и даст молоко.
Внезапно одна из женщин пытается расстегнуть мне куртку.
— Тебе надо покормить ребенка. Мы тебе покажем, как это делается.
Я вежливо отстраняю ее.
— Мы теперь в Америке, и моя дочь — американская гражданка. Я буду поступать как американки. — «И как современные шанхайки», — думаю я, вспоминая, как мы с Мэй позировали для рекламы детской смеси. — Она будет есть питательную смесь.
Как обычно, я перевожу Мэй с сэйяпа на уский диалект.
— Скажи ей, что бутылочки и смесь в свертке под кроватью, — быстро говорит Мэй. — Скажи, что я не хочу от тебя отходить, но буду очень благодарна, если кто-нибудь нам поможет.
Пока одна из женщин разводит водой из чайника смесь, которую мы купили в концессионной лавке, и ставит ее на подоконник, чтобы остудить, Ли-ши и остальные обсуждают, как назвать ребенка.
— Конфуций говорил, что если имена неверны, то язык и общество приходят в разлад с сутью вещей, — объясняет она. — Ребенка должен назвать его дед или какой-нибудь уважаемый человек. — Она закусывает губу, оглядывается и драматически объявляет: — Но среди нас таких нет. Может быть, это и к лучшему. У тебя же дочь. Что за невезение! Ты же не хотела бы, чтобы ее назвали Блоха, Та Собака или Тряпка, как назвал меня мой отец.
Имена — это очень важно, но не для женщин. Теперь, когда у нас есть возможность дать имя ребенку, к тому же девочке, мы обнаруживаем, что это очень сложно. Мы не можем назвать ее в честь мамы или нашим семейным именем в память отца, потому что это запрещено. Мы не можем назвать ее в честь героини или богини, потому что это считается самонадеянным и неуважительным.
— Мне нравится имя Нефрит, — предлагает молодая девушка. — Оно символизирует силу и красоту.
— Очень красивы цветочные имена — Орхидея, Лилия, Ирис…
— Они такие банальные и слабые, — возражает Лиши. — Подумай, где она родилась. Может быть, ее надо назвать как-нибудь вроде Мэй Го.
«Мэй Го» значит «Прекрасная Страна» — это официальное кантонское название Соединенных Штатов. Но это имя не кажется мне красивым и мелодичным.
— Придумай на будущее общее детское имя, [21] не ошибешься, — предлагает еще одна женщина. Это мне нравится, потому что у нас с Мэй есть такое имя: Лун, Дракон. — Возьми за основу Дэ — Добродетель. Сможешь потом называть своих дочерей Добродетельное Сердце, Добродетельная Луна, Добродетельная Мудрость.