Меня охватывает бесшабашное чувство, пьянящее чувство рискованности. Выше, выше! Качайтесь выше, качели! Глядите все на мою Мальвину — на мою смелую Мальвину. На моего ребенка, который взлетает до самого неба!
— Вот сбежалась детвора, ты качался, нам пора! Вверх — вниз, вверх — вниз…
Что-то происходит. Какое-то быстрое движение в воздухе.
Качели еще продолжают раскачиваться, но дощечка пуста.
Кукла лежит на земле, задрав свои кукольные пятки. С одной ноги некрасиво свисает ползунок: наверное, лопнула державшая его резинка.
Упала! Внутри шевелится предчувствие непоправимого.
— Мальвина! Мальвина!
Никто не слышит, как я кричу Ведь я не кричу. Кричит внутри меня. Я бросаюсь к качелям, получаю удар по лбу, хватаюсь за дощечку, повисаю на ней, заставляю качели затормозить.
— Мальвина, Мальвина!
У куклы разбита голова. Кусочек пластмассового лба завалился внутрь, вместе с глазом. Мне страшно, я прижимаю куклу лицом к себе — не только чтобы пожалеть. Чтобы не видеть этого страшного увечья. Я плачу.
— Витька, пошли домой. Скорее! Мальвина разбилась.
Витька испуганно смотрит на меня и не смеет противиться.
Я тороплюсь, забываю взять его за руку, когда мы переходим дорожку. Это очень плохо. Я всегда беру его за руку. Но сейчас не могу об этом думать. Ни о чем не могу думать. Мальвина разбилась.
Это ты ее разбила!
Но я же говорила ей, говорила: держись крепче!
Она не может сама держаться. Она кукла! И ты это знала. Знала, что она не держится. Это ты ее разбила. И теперь она вот такая страшная. Ты даже боишься на нее смотреть.
Не надо, не надо, не надо говорить. Не надо этого говорить…
Разбила! Разбила! Разбила! Ребенка своего разбила!
* * *
— Мама, мамочка! Мальвина разбилась!
Маму больше заботит мой лоб. Она бежит за перекисью. Проверяет, не задет ли глаз.
— Ну-ка, посмотри на меня, Ася! Вот так. — Мама морщится, засыпая глубокую ранку стрептоцидом. — Придется ехать в Морозовскую, накладывать швы.
Я плачу и плачу.
— Давай так. — Мама, наконец, включается в мои переживания. — Сначала мы поедем в детскую больницу и полечим тебя. А завтра Мальвину отвезем — в кукольную больницу. Хорошо?
Свет надежды — как елочная звезда. Я успокаиваюсь почти мгновенно.
— А правда есть такая больница? Где Мальвину вылечат?
— Конечно. А пока мы завернем ее в одеяло и уберем в шкаф.
Мама пристраивает Витьку к соседям, выводит меня на улицу и ловит такси.
* * *
Мы с мамой едем в кукольную больницу. Я держу Мальвину, с головой завернутую в одеяло. Я думаю: там, в кукольной больнице должен быть доктор Айболит. И наконец-то я его увижу — в белой шапке с красным крестом, с трубочкой на шее.
Раньше он лечил животных — в Африке. Но они все выздоровели. И он тогда стал лечить кукол. Интересно, он делает им уколы?
— Пришли. Заходи-ка в эту дверь.
Больница меня разочаровывает: такой маленький тесный подвал. Внутри — дверь в металлической раме, с окошком. В окошке тетенька в грязном синем халате. И очень сильно пахнет клеем.
— Куклу в ремонт возьмете? — спрашивает мама.
— Смотреть надо, — отвечает тетенька. — Дайте-ка сюда— гляну.
— Ася, давай куклу.
Я, торопясь, распаковываю сверток. Мама просовывает куклу в окошко. Тетенька берет куклу, ощупывает дырку в голове, зачем-то переворачивает ее вверх ногами. Кукла издает странный звук, похожий на хрип.
— Пищать-то уже не будет, — говорит тетенька.
Мама согласно кивает.
— И глазами моргать не будет. На клей глаза посадим. Иначе не получится.
— Пусть так, — соглашается мама. — Главное — дырку заклеить.
— Это-то заклеим! Ну что — оформляем?
Мама кивает.
— Тогда раздевайте!
— Ася! Снимай с куклы одежду.
Я тороплюсь, стягивая с Мальвины ползунок и распашонку, путаясь в пуговицах и завязках.
Тетенька выписывает квитанцию, затем щедрым, размашистым движением мажет голый кукольный живот клеем, прилепляет на него бумажку и откладывает куда-то в сторону.
— Через неделю готово будет.
Мама расплачивается, благодарит и тянет меня за руку к выходу.
Перед тем как уйти, я оборачиваюсь. Тетеньки в окошке не видно.
Зато видно, что внутри: полки, полки, полки. На всех полках стоят ботинки и туфли. А на одной кучей сложены голые пластмассовые куклы. Я вижу Мальвину. Она лежит на самом верху кучи, пятками вперед.
Через неделю мы ее забрали. От раны на голове остался тонкий, едва заметный шрам. Но кукла больше не говорила «мама» и не могла закрывать глаза.
— Я так рада, Мальвина, так рада!
Это была неправда.
Дома я надела на куклу платье, посадила ее в шкаф и больше никогда с ней не играла. Чтобы она не упала.
— Вот, смотри. Хотел еще тогда подарить, на прошлый Новый год. Но ты предпочла заняться членовредительством.
Ореховая скорлупка с пушистой куколкой внутри.
— Во что ты там веришь — в низкую магию? В бабское колдовство? Бери, шепчи слова. В середину скорлупы, дурища. Я еще буду тебя учить!
«Влад, ты добрый и хороший».
— Ночью положишь под подушку. Будет тебя сторожить— защищать от призраков одноглазых кукол. Поняла? Ну, шепчи же.
— Что шептать?
— Слушай, придумай сама, а? Я же тебе не профессиональная колдунья!
Я шепчу «магические слова», поглядываю на него и улыбаюсь.
— И чтоб спала. Тоже мне! Куклы испугалась…
* * *
— Ты представляешь, ничего не снилось. Подействовало.
— Я все думал: чем вы с Крузо похожи? Он обожает картонные шпаги, а ты — театральные платья и кукол.
Хорошо, что страх отпустил. Я уверена, что больше не буду бояться. «Это вредно для пуза».
— Асенька, представляете! Прождал в метро больше часа. А за книгами так никто и не пришел. Только зря потерял время. Видно, где-то мы разминулись или плохо согласовали встречу.
Необязательный отчет. Но я чувствую: что-то не так. Что-то не так. Геннадий Петрович перехватывает мой ищущий взгляд, и его лицо сереет. Мой вопрос совершенно не нужен:
— А где портфель?