Почему Таисия не разводилась с ним, оставалось загадкой, — очевидно, вынашивала очередную хитрость, но не успела, потому что он сам ее бросил, разорив дотла. За все годы семейной жизни ей удалось найти в муже только одно положительное качество, на которое она постоянно указывала. «Он меня пальцем не тронул!» — гордо заявила она моей маме, и я могла сделать из этого только один вывод, что, по мысли Таисии, муж должен был в довершение всего систематически ее избивать.
Итак, Таисия большую часть своей жизни проработала в так называемом толстом журнале — специфическом элементе русской жизни, некогда владевшем умами, а в мое время скатившемся в неоплаченные помещения, тайно сданные в аренду секс-шопам, и безысходное пьянство, сопровождавшееся разговорами о конце России и писаньем в единственные штаны. Таисия была совсем не плохим человеком, и на протяжении всей жизни ее портило лишь фатальное отсутствие собственного мнения. Иногда я думаю о том, что ее характер удивительно соотносился с вульгарным представлением общества о женщине-музе, эдакой прилипале великого художника. Таисия могла бы стать восхитительной прилипалой, и, если бы встретила на своем пути кого-нибудь нуждавшегося в музе, она бы смогла отказаться от всего и закусывать шампанское сеном во имя какой-нибудь дикой, карамазовской мечты. Но она так и не встретила художника в самом общем понимании этого слова, возможно и потому, что ars longa, vita brevis est. [48]
Как я уже говорила, она встретила только своего мужа, который, я впоследствии узнала это от мамы, некоторым образом карнавализировал рану сердца Таисии — долгие годы он уверял ее, что пишет роман, который, когда будет закончен, потрясет основы бытия. Ради этого грядущего величия жанра муж даже убедил Таисию снять ему отдельную квартиру, где бы он отдался сочинительству со страстью, почему-то невозможной в условиях совместного проживания. Мама, смеясь, рассказывала мне, как в тот день, когда Таисия осмелилась заглянуть в это «жилище муз», ее взгляду предстали не осененные вдохновением листы, а пустые бутылки из-под портвейна и растянутые женские трусы на батарее в ванной.
Смех мамы над — в ее представлении — очевидной женской глупостью Таисии был в данном случае глумлением самоупоенного невежества над наготой Венеры. Отношения Таисии с обманывавшим ее мужем, как мне теперь кажется, нельзя было истолковывать в парадигме ее наивности и его лихого удальства — Таисия верила в красоту своей мечты о муже, к которому в повседневности испытывала лишь усталое презрение, она верила, что эта красота может питаться низостью, и верила до того момента, пока муж сам не начал этим тяготиться.
Папа коротко рассказал мне, что после развода с мужем Таисия жила в одиночестве, питаемом лишь радостью общения с котами, которых она периодически обнаруживала в мусоропроводах и коробках из-под израильских бананов, где их оставляли бессердечные люди. Тем не менее бескорыстная щедрость ее сердца требовала более масштабного символа веры, чем вызволенная из помоечного плена кошка, и такой символ нашелся. Им стал давний коллега Таисии по литературному журналу, некто Куропатов, которого она умудрилась возвести в ранг главного редактора. Это был измученный старик, стремительно сдававший бастионы разума наступающему маразму, — на момент описываемых мною событий он внезапно увлекся творчеством Толкиена, уводившим его и без того слабеющее сознание в разнузданную бесконечность больной фантазии. Литературный журнал, на протяжении более чем тридцати лет питавший интерес Таисии к жизни, пришел в легко предугадываемый упадок, в оставшихся (несданных в аренду секс-шопу) комнатах Куропатов устраивал встречи поклонников Толкиена, а Таисия продолжала защищать его от справедливых нападок окружающих, скорее всего лишь потому, что больше ей ничего не оставалось.
В этот гребаный журнал папа меня и направил, сказав Таисии по телефону, что я была замужем в Германии, но развелась и теперь вернулась домой в чудовищной депрессии, которую усугубляет моя социальная праздность.
Я сидела перед ней в протертом графоманскими жопами кресле, а она, глядя на меня с наигранной ласковостью, интересовалась: что же все-таки со мной произошло в Германии?
— Ну, — сдавленно произнесла я, — у нас как-то не сложилось…
— Он изменял? — почему-то шепотом спросила Таисия.
— Нет. — Я судорожно думала, что бы сказать, чтобы не выглядеть трагической идиоткой. — Он сильно пил.
— О! — Таисия понимающе кивнула. — Это самое страшное, — добавила она, помолчав.
Видимо удовлетворившись подтверждением того, что не она одна мучилась с алкашом, Таисия подробно изложила мне ситуацию в ведомственной газете, носившей двусмысленное название «Голос общественности». Хихикая, она поведала, что главный редактор сильно ей обязан и не сможет отказать ни в чем, потому что на досуге пишет эротические романы, которые за свой счет печатает («с купюрами, разумеется») в журнале Куропатова.
— Это помогает как-то выжить, — прояснила она ситуацию. — Ты сейчас, конечно, далека от всего этого, но поверь, здесь, в России, идет настоящая политическая резня между патриотами и грязными подонками, которые развалили Союз, и пресса — это настоящий полигон, хотя… — Она задумчиво помолчала. — Это не касается «Голоса общественности». Так или иначе ты поработаешь там немного, поймешь что к чему и тогда уйдешь в настоящую, боевую журналистику. — Таисия многозначительно улыбнулась и кивнула на письменный стол, где лежала измятая газета с ничего мне не говорящим названием «День грядущий».
— Да, да, — поспешила ответить я. — Огромное вам спасибо.
По дороге домой я зашла в бар и выпила четыре литра пива. Я перестала быть проституирующим ничтожеством — я нашла серьезную работу.
Редакция «Голоса общественности» состояла из четырех человек, включая эротоманствующего главного редактора, с которым я практически не общалась и только раз в две недели выслушивала с умным видом какие-то его фантасмагорические пожелания по поводу моей дальнейшей деятельности. Мне было немножко неудобно, когда он подлавливал меня в коридоре или в буфете и, стоя передо мной — его голова располагалась на уровне моего силиконового лифчика, — говорил, что в следующем месяце необходимо наладить отношения с губернаторами и внедриться в мэрию, чтобы заставить там всех подписаться на нашу газету «на финансовой основе». Я только кивала и надеялась, что этот разговор скоро закончится, потому что в противном случае я просто рухну на пол в истерике, и меня уволят. В принципе я бы не удивилась, если бы он дал мне задание распространять «Голос общественности» на сходках криминальных авторитетов или разыскать главного егеря Брежнева и убедить его раздеться, а потом побегать по правительственным угодьям от стаи разъяренных волков.
Основную часть дня я проводила в обществе заместителя главного редактора и моего непосредственного начальника, у которого над рабочим столом висел плакат: «Лесбиянки! Вон! Вон! Вон!», и своей напарницы по редакционному циклу Валерии — это была прыщавая тридцатилетка, черпавшая мудрость жизни из глянцевых женских журналов.