– Тетя, вашей рыбе плохо! Ей воды мало! – торопится помочь Федя.
– Пакет протекает, видишь, по чуть-чуть капает, уж и так спешу, сил моих нет, – объясняет тетя. – Ничего, вот мой дом, потерпит.
– Потерпи, – просит Федя рыбу, – вы уже пришли, вот твой дом.
Рыба всякую надежду потеряла. Она все равно открывает рот, делает его круглым-круглым и выпучивает глаза.
Федя машет ей рукой на прощанье. Рыба провожает его взглядом.
А вот и их дом! Он сам дошел.
Дома сил сразу появляется много. Как будто и не уставал. У него же дома дел – миллион! Он порисует, почитает папе. Потом, если разрешат, будет петь караоке. Там буквы быстро бегут, Федя не всегда успевает, но он слова любимых песен и так помнит почти все. У него – абсолютный слух, так в музыкальной школе сказали. Из-за этого он и поет всегда правильно, не фальшивит. Музыкальный слух – это такой дар, от рождения.
Каждого человека Бог чем-то наделяет, чтоб ему весело было жить. Какое счастье, что у него такой дар! Он бы другого и не хотел совсем. Вот папа с мамой – совсем не могут петь, только слова говорят тихонечко, чтоб песню не портить. У них дары другие, им свое нравится, ему – свое.
Вечером они выходят погулять с папой. На детской площадке турник, качели, горка, лестница, песочница. Феде надо всего понемножку. Только одному скучно. Ни одного ребенка нет почему-то.
– Воскресенье, – объясняет папа. – Кто в гости поехал, у кого у самого дома гости.
Федя качается на качелях до головокружения. Никто его не поторапливает, чтоб слезал. Потом всю песочницу облепливает куличами.
Никого и никого! Один только дяденька-старичок сидит на скамеечке детской. Все смотрит, смотрит на Федю. Завидует, наверное, что вот у кого-то детки есть, а он сидит один-одинешенек. Или украсть его думает?
Федя на всякий случай подходит к папе, кладет голову ему на колени. Папа накрывает курчавую темную Федину голову своей большой, теплой, светлой рукой.
– Устал, сынок, домой пойдем?
Феде пока не хочется домой. Хочется вот так, с папой. И чтоб дедушка видел, что он небеззащитный.
Старичок смотрит не отрываясь.
– Слышь, че скажу, – вдруг обращается он к папе. – Я б на твоем б месте б жене б твоей б таких бы киселей накиселял, чёб неповадно ваще казлихе было б.
Папа встает. Федя ни слова не разобрал, чего дедушка сказал, как не на русском языке. Он только чувствует обжигающий папин гнев.
– Вот что, дед! – говорит папа. – Не искушай лучше. А то ведь можно и схлопотать. При ребенке только не хочется.
– Тьфу, нечисть, – плюется им вслед дедушка.
Тут Федя догадывается, про что это он. Так бывает, ничего. Люди просто почему-то не понимают.
– Пап, ты бы рассказал ему про Ику и Ляпика.
Ика – это их кошечка. Вся беленькая, только за одним ушком рыженькое пятнышко, очень маленькое. Глазки голубенькие, пушистенькая, как колобок. А Ляпик – это ее сынок. Федя даже почти видел, как Ляпик рождался, готовил Ике удобное гнездышко. Ляпик родился слепенький и крохотный, как самый маленький из Фединых мячиков. И черненький! Весь черненький, а когда глазки раскрылись, то и глазки были зелененькие, а не голубые, как у Ики.
– Вот видишь! – сказал тогда папа. – Все, как у нас с тобой.
– Да! – загорелся Федя. – И Ику мы любим, и Ляпика, не в цвете дело!
Кончается воскресенье. Федя спит. Черные ручки обнимают главного друга – черного медведя Федю. Они не только тезки, они одногодки. Только мальчик Федя растет на радость родителям, а мишка Федя остается, как был.
Мама с папой пьют чай на кухне в тишине.
– Уснул – и пусто стало без него, – вздыхает мама. – Вот чудо: от такого маленького такая радость огромная.
– Господь всех любит, но с людьми как быть? – задумчиво произносит папа. – Как защитишь? Чтоб не горевал, не озлобился? Ведь он же русский – привычки, язык, вера – все у него русское. И русская мать сыра земля. За что ж трудно-то так ему будет?
– А какому русскому легко? – спрашивает мама.
– Она! Она! Она! Свинья! Дерьмо! Я больше не могу! Я не справляюсь! Она обманула! Как она обманула! Что я ей сделал? Свинья! Свинья!
У-упс! Очень приятно слышать такое. Всего-навсего звонишь ему по делу, обмениваешься парой фраз, тех, что за завтраком недопроизнесли, а потом он забывает нажать на кнопку отключения. И приходится слушать этот взрыв эмоций. О себе, о ком же еще! А сколько времени комедь ломал! Притворялся таким лордом-чистоплюем. Хоть дунь, хоть плюнь в его сторону – не колыхнется. Будет стоять с мягкой улыбкой на лице, бесчувственный западный человек. У них же души нет. Им больно не бывает. Привыкли на всем готовом. Бороться им ни за что не надо, добывать разучились. Только скуку плодят.
А ведь когда-то хотелось этой скуки. Покоя. Пространства. Чистоты. И не просто чистоты. Чистоты помыслов хотелось. Чтоб верить человеку и знать – все его помыслы чисты. Не обманет. Не предаст. Станет каменной стеной. Красоты в мелочах жаждалось. Вот ведь как! А бывает такая красота, что скулы сводит от зевоты или наоборот – рвотные признаки проявляются неукротимые.
Она привыкла всего добиваться сама. Кто тебе что даст в этой жизни за так? А желаний возникает по ходу пьесы уйма. И все должны быть удовлетворены. Это на уровне рефлексов. Жизнь – цепочка удовлетворения желаний. Сама до этой формулы доперла еще в средней школе. И если у кого-то есть, а ей хочется, будет иметь. Чтобы спокойно перешагнуть на следующий этап увлекательного путешествия из настоящего в будущее. Желаний было много. Поначалу, по детству, глупые и безвкусные. Желаешь ведь только то, что видишь вокруг себя. А что можно было увидеть в Донецкой области? Отвалы пустой породы, вытащенные наверх угледобытчиками. Уголь добывался и добывался. Веками. Горы шлаков, вытащенных за ненадобностью из-под земли, высились, заслоняя солнце, не давая траве прорасти. Местное население в ондатровых шапках, и бабы, и мужики, выпивки, жратва. Она к ним себя никогда не причисляла. Уедет – знала. И никого не пощадит при исполнении задуманного. Потому что ей недодано от рождения. Значит, надо получать самой.
Ну и все. И выучилась в Москве на переводчика. И вовремя зацепилась в фирме. Раньше других своих соотечественников учуяла, что тема гражданства станет скоро острой, подсуетилась, когда еще почти никто не допетрил, что развал окончательный и бесповоротный. Выгрызла себе даже квартиреху панельную. Ну, для начала. Стала мечтать о ремонте. Чтоб отъединиться от грязи окружающей этой вожделенной столицы. Сделать у себя дома санаторий, курорт, где все только для себя, для чистоты и красоты. Работа достала сильно. Не по специальности пришлось трубить. Референтом при шефе, и спасибо, что держал. Она знала, что уйдет, но не все же сразу. Сначала ремонт. Потом, отдыхая душой в обновленном гнезде, можно и новое дело приискать.