– Боже! Разве счастью такому можно поверить!
– А несчастью поверили сразу! – укорила девушка с интонацией Петечкиной няни. – Ну так как? Перемещаемся или еще какие-то вопросы?
– Да! Да! Есть у меня вопросы! Я надеюсь! Я надеюсь, что все это не сон! Что Петенька жив, пусть и не увидеться нам больше, но жив мой мальчик! Я надеюсь, что могу исчезнуть из этого времени, не совершив греха, не наложив на себя руки, а по воле Божьей! Но скажите же мне, зачем вам понадобился я? Что я могу? Если здесь не смог ничего? Возьмите Пушкина! Суворова! Ломоносова!
Миловидное лицо Варвары приняло угрюмое выражение.
– Пушкина! Первым делом все захотели Пушкина. К юбилею еще. Чтоб всех сразить. Хренякнули бы тогда американцам по мозгам почище атомной бомбы: вот, мол, мы чего можем! Только не вышло! Уперли Пушкина! Прямо из-под носа!
– Кто? – пораженно выдохнул профессор.
– Будущие, – с ненавистью выдохнула Варвара. – Их рук дело. Нарушают устав, который мы же и выработали. Пользуются нашим бессилием. Но ничего – вот президент олигархов придавил, банки прижали. Ничего. Будут денежки. И в будущее махнем. И Пушкина к себе переманим. А вас почему? Ну, тут фактор на факторе сидит и фактором погоняет. Во-первых, классическое образование. Честное, без натяжек. Во-вторых, мыслящий. В-третьих, все мысли о благе России. В-четвертых, сформулировали ясную и четкую национальную идею на фоне надвигающегося хаоса. А почерк не разобрать. И кое-что подправить надо с учетом веяний эпохи. Глядишь, и помчится вновь птица-тройка, так, чтоб другие расступались-шарахались.
– Едем, – вдохновленно рубанул профессор.
Руки его потянулись к рукописи: там, в будущем, он готов был немедленно приступить к делу.
– Оставьте все как есть, – попросила барышня, раскрывая то, что профессор поначалу принял за тяжелый энциклопедический том.
Предмет распахнулся, обнаружив клавиатуру, как у пишущей машинки, и светящийся экран. Посланница принялась с нечеловеческой скоростью стучать по клавишам. На экране мелькали непонятные символы. Наконец гостья вновь повернулась к покорно ожидающему своей участи мыслителю.
– Вам лучше перемещаться сидя, профессор. Подвинем-ка кресло поближе к огню, к печке. Перемещение – абсолютно безболезненный процесс. Может быть, лишь чуть-чуть стеснит грудь. Вы уснете, а проснетесь уже у нас.
– На том же самом месте и в том же самом кресле? – Профессору вновь стало казаться, что Варвара – всего лишь плод его нелепого сна, и даже во сне не хотелось ему выглядеть доверчивым простаком.
– Вы проснетесь в нашей лаборатории. После небольшого периода физиологической и социальной адаптации вы будете назначены советником президента. Вот контракт. А вот пособие по уходу – ознакомьтесь и поставьте вашу подпись.
Она повернула светящийся экран так, чтобы профессору легко читалось.
– Я, такой-то, профессор Московского университета, в дальнейшем именуемый «перемещаемым», ознакомлен с правилами перемещения и с предлагаемыми мне условиями проживания во времени, начиная с 2006 года… Позвольте, но вы не перешли на исторически обоснованную орфографию! Вы пишете так, как постановили большевики! Почти целый век прошел! Столько поколений! Значит, и тут связь времен не восстановить…
– Время, – взмолилась Варвара, – читайте и решайте. Энергия батарей иссякает.
– Где подписывать? – сумрачно спросил измученный сном профессор.
– Приложите ладонь к экрану – это и будет свидетельство подлинности.
Девушка явно торопилась.
– Будь что будет, – сказал профессор. Он сидел совсем рядом с жарким печным теплом. В комнате царил мрак.
– Темно, как у негра в жопе, – послышался досадливый девичий шепот.
– Нет! – вдруг рванулся из последних угасающих сил профессор. – Я не хочу в ваше время, я не приживусь в вашем племени. Я понял, что не учел серьезнейший фактор в своей теории. Без этого она никчемна. Коэффициент пошлости слишком высок. Необратимо. Я не смогу быть полезным цивилизации, в целесообразности существования которой сомневаюсь. Оставьте меня, прошу вас.
Не раздавалось ни звука. Девушка-видение словно растаяла. С этого и начинался его сон – с безмолвия и темноты. Тем и кончился. Значит, следует пробуждение?
Грудь стеснило – не вздохнуть.
– Ich sterbe [13] , – шепнул профессор с надеждой, что мрак отзовется.
– Поехали! [14] – весело откликнулась Варвара.
– Какая же она плохая, ужас! Лучше бы мы и не смотрели, да, Гусенька?
– Да, ничего себе, скольким мужикам жизнь переломала! Только ты не трясись, Мышенька, это ж фильм. Идем спать лучше, а то скоро этот придет.
От погасшего экрана телевизора шло тепло. Пришлось помахать в воздухе журналами, чтобы последний дух вышел из ящика и этот, вернувшись, ни к чему не смог придраться.
Легли сначала вместе, а то очень уж было страшно. Еще поговорили про плохую из фильма, поудивлялись, как это той все сошло с рук. Потом решили, что такими злодейками не от хорошей жизни становятся, может, ей до этого столько в душу плевали!
Так хорошо угрелись, приуютились, уже сон стал дышать прямо в глаза своим теплым сказочным дыханием, только поддаваться ему было нельзя: этот запрещал спать вместе.
Наконец услышали, как царапается ключ. Гуся перескочила в свою кровать, укуталась в одеяло.
– Спокойной ночи, Мышенька!
– Спокойной ночи, Гусенька!
Можно было и еще несколько слов прошептать друг другу: он все равно еще сто лет будет с замком возиться, пока чисто случайно ключ не окажется тем самым и отопрет дверь. Но лучше было заранее войти в роль спящих давно и крепко, так надежнее.
Гуся, как обычно, стала повторять про себя неправильные английские глаголы. Мыша, как всегда перед сном, запихала в рот угол пододеяльника и принялась жевать.
Все-таки вошел. Дверью хлопнул изо всех сил: наказывал за то, что долго не открывалась. И тут же в их комнату. Как положено. Запах свой мерзкий с собой принес: курева, водки, грязи. В казарме, где он солдат своих муштрует, так должно вонять.
– Спите, проститутки?!
И верхний свет врубил. Начиналась фаза «Ночной допрос в НКВД», ничего нового.
– Ну что, суки, улеглись? Отец усталый придет – насрать? Мать-проститутка сбежала, и эти туда же!
А сам внимательно вглядывается в лица дочерей: спят ли?
Если поверит, что уснули по-настоящему, беспробудно, поорет, пообзывается, натопчет у их кроватей уличной грязи и уйдет-таки на кухню жрать свой суп, оставив шлейф тоскливого перегарного запаха, который и до утра не выветрится. Ну и пусть, пусть. Потому что запах – это покой, грязь на полу – покой, сопение и чавканье, доносящиеся из кухни, – покой. Можно засыпать до утра на самом деле и просыпаться только от злого, как выстрел, хлопка двери, который в переводе мог бы означать лишь одно: «Ну, вечером смотрите у меня, проститутки!»