– В отца, – плакала в ответ мама. – Весь в отца, а что я поделаю… ой, Машенька-а…
В доме еще долго шумели, приезжали, уезжали, торжественно выговаривали слово «похороны». Мама все не шла спать, а Владя лежал в постели и разглядывал альбом. Точнее, одну фотографию: маменька и папенька на диване, трое крошек изображают игру в мяч. Владя думал, что теперь дедушка, значит, ушел внутрь, к братику и сестричке, и поселился там, на ковре, а Владю оставил одного. Только теперь он понял, что прозрачно-пустые глаза альбомной родни – это глаза мертвых. Но Владя их не боялся, он вообще боялся только того чудовища под кроватью, которое дедушка давно прогнал. Он поскреб матовую поверхность снимка ногтем:
– Отдайте деду.
Ничего – ни шороха, ни стука, ни тихого завывания в углу, как в фильмах.
– Отдайте деду. Деда мой.
Он выключил свет, закрыл глаза и стал думать о дедушке и о своей обиде, о том, что он остался совсем один. И о том, как он хочет, нет, требует, замирая от ужаса перед собственной наглостью, чтобы дедушку выпустили из старого снимка и вернули на место: в кабинет, в кресло с затхло пахнущим валиком под поясницей. Владя хотел этого так сильно, что у него даже заболел живот.
Квартира осталась за Владиными мамой и бабушкой, но на движимое имущество дочери и другая родня бронзоволикого академика налетели, как птицы на рябину. По частям утащили библиотеку, мебель «красного дерева» (на самом деле – неизвестно из чего, но добротная), столовое серебро, хрусталь – этого добра было много, в основном нераспечатанные коробки с подарочными наборами. Дедушка, получив очередное подношение, ставил его в шкаф не глядя. Пропали даже всякие мелочи, захламлявшие кабинет: бинокли, древние фотоаппараты, сувениры из санаториев, вроде обязательного деревянного орла или гигантских карандашей, натюрморты и пейзажи неизвестного авторства, дедушкин портрет маслом, из-за которого бабушка поругалась с тетей Клавой, и в итоге портрет вернулся – уже в бабушкину комнату.
И Владе неожиданно досталась часть наследства: после того как были соблюдены все ритуалы и выдержаны мистические сроки, его переселили в опустевший и посветлевший дедушкин кабинет. Вместе с кроватью, маленьким столиком и ящиком для игрушек.
– Рано ему свою комнату, – недовольно сказала бабушка. – Мы вон впятером в одной спали.
Мама привычно забормотала что-то заискивающее, и бабушка смягчилась. На самом деле она уже давно одобрила Владин переезд – не пустовать же комнате. Но эти оттопыренные уши, диатезные щеки, недружелюбный взгляд исподлобья буквально вынуждали ее ворчать.
– И только попробуй тут что-нибудь разрисовать или поцарапать, – объявила бабушка Владе и ушла в свою комнату, размышляя: нет, ну какой трудный ребенок, надо же, как действует на нервы.
Оставшись один, Владя поводил пальцем по обоям бывшего кабинета. На пальце осталось синее.
– Деда, – влюбленно вздохнул Владя.
Поздно вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Владя начал действовать. Нашел в кухонном шкафу, в самом низу, где хранились соль и сода, остатки дедушкиного кофе. Он был в зернах, но Владя решил, что и так сойдет. Ссыпал зерна в турку, налил холодной воды и поставил этот кофейный суп на плиту.
Когда вода закипела, и даже смутно запахло кофе, Владя на цыпочках вернулся в бывший дедушкин кабинет. Хотел поставить турку на стол, но испугался, что останется пятно, и поставил на пол. Достал потемневшие от времени и прикосновений карты, разложил их для пасьянса на ковре. Раскрыл фотоальбом.
– Деда, приходи, – неуверенно обратился он к полусмазанному мальчику. – Я вот тебе все сделал…
Семейство, забравшее дедушку, смотрело на него мертвыми спокойными глазами.
Владя поводил рукой над картами, которые лежали рубашкой кверху, загадал: если вытащит туза червей, то деда вернется. Потом подумал, что вряд ли выйдет сразу туз, и загадал просто червонную карту, любую. Вытащилась бубновая десятка, но ведь это тоже была красная масть…
Ритуал надо было как-то продолжать. Владя закрыл альбом, поставил на обложку турку и начал бормотать только что придуманное заклинание:
– Акара-манакара-тацакара… Деда, приходи! Деда, приходи!..
Потом спохватился: а вдруг от горячего испортятся фотографии? Торопливо отставил турку, посмотрел на снимок – нет, все такие же, сидят, довольные. У них и диван, и ковер мягкий, и они вместе – конечно, им хорошо. Владя с размаху ткнул пальцем в лицо благородной прабабушке Ираиде:
– Отдайте деду!
Потом – братику Юре (целился в ускользающую кружевную девочку, но пожалел):
– Деда мой!
Владя очень ждал, что, может, замигает лампочка в люстре, или упадет с полки одна из оставшихся дедушкиных книг – никому не приглянувшихся научных трудов, – или застучит в углу неведомо что. Но было тихо, бубнил за стеной вечный телевизор, и только мохнатая ночная бабочка, рассыпая с крыльев нежную пыль, упала вдруг прямо в турку, где плавали в остывающей воде зерна кофе.
Ночью Владе снилось неприятное, беспокойное. Летали вокруг смуглые короли и одноглазые тузы, бубновая десятка тыкалась в лицо, словно целоваться лезла. Владя отмахнулся, а они все вдруг разозлились, зажужжали и стали кусаться. Владя спрятался от них под диван, и тут послышались шаркающие шаги – совсем как у дедушки. Владя даже вспотел от радости, но тут шаги сменились на быстрые, дробные – и кто-то откинул свисающее покрывало и заглянул во Владино убежище…
Пронзительный визг подбросил маму Влади на постели, и она, беспорядочно шаря руками по одеялу, по стене, испуганно забормотала:
– Что? Что?
Через несколько секунд поняла, что это орет из бывшего кабинета ее сын – громко и безнадежно, как грудной младенец. Мама помчалась на зов, спросонья представляя себе лужи крови, разбитое окно, невесть как вторгшихся похитителей…
Но ничего страшного там, конечно, не было. Владя, красный и зареванный, сидел в постели, размахивал руками и с надрывом возражал кому-то:
– Неправда! Неправда! Это не деда совсем! – Увидев маму, он завопил еще громче: – Это не деда! Ну посмотри! – Он показал в темный угол за шкафом. – Это… это бабайка какая-то!
Мама зажгла настольную лампу, посветила ею в темноту – совсем как дедушка, когда изгонял бабайку из-под Владиной кровати. Только теперь Владя чувствовал, что так просто бабайка не уйдет, теперь она какая-то новая, сильная…
– Ну что ты как маленький, – мягко и немного заискивающе, как обычно, заговорила мама. – Придумал тоже – бабайка. Кто сейчас бабаек-то боится… А фотографию ты зачем туда бросил? – Она подняла с пола вырванный из альбома лист. – Владя, ты что творишь, ты зачем альбом испортил?!
Владя, увидев тот самый семейный снимок, заревел еще громче:
– Это не я!
– Люся, уйми его! – крикнула из-за стенки бабушка.
– Ладно… – Мама взяла со стола альбом и вложила лист обратно. – Завтра подклеим, пока бабушка не заметила…