Сергей избавился от того, что его новые мыслящие друзья называли «пожирателями времени» – от телевизора, Интернета и сразу нескольких мобильных телефонов. Потом пропали куда-то и друзья. Дни стали длиннее. Но мозг Сергея, на который начинающий писатель возлагал столько надежд, молчал. Он перестал даже производить острые фразы, поскольку на бурю комментариев рассчитывать уже не приходилось. Сергей застыл в ожидании. Он стал охотиться за каждым потенциально творческим спазмом молчаливого мозга. Завел для записи своих мыслей сразу несколько блокнотов. Даже ночью вскакивал, если в сонную голову вдруг забредало случайное соображение, при свете дня неизменно становившееся жалким и нелепым.
Но стало только хуже. Видимо, мозг, заметив, с каким восторгом встречают каждое порождение его творческой активности, вконец обленился.
Сергей испугался. Он слишком долго убеждал себя и окружающих в собственной необыкновенности, чтобы зажить теперь обыкновенной серенькой жизнью. Начинающий (он все еще надеялся на это) писатель решил, что мозг надо заставить работать. Подхлестываемый многочисленными примерами из истории – ведь даже безобидный Шиллер нюхал, кажется, гнилые яблоки, – Сергей стал испытывать на содержимом своей черепной коробки различные стимуляторы.
Он начал с разрешенных и даже рекомендуемых теина, кофеина, специальных таблеток для убыстрения соображения, а вот закончилось все уже в нелегальном чаду. Стараясь не перечитывать в редкие моменты просветления пугающий бред, который ему удавалось натворить под воздействием разноплановых веществ, Сергей все с большим остервенением мучил своего подопытного. Он поливал безответное вместилище разума алкоголем, посыпал порошком и таблетками, возжигал ему дурманящие курения и не спал сутками в надежде, что этот несгибаемый партизан разговорится. Что хотя бы в последних конвульсиях серая студенистая тварь извергнет из себя творческое, гениальное, настоящее. Что белые кристаллики, вызывающие беспричинный животный восторг пилюли и сладкий дым заставят его взглянуть на скучноватую жизнь в заурядном мире именно под таким ракурсом, который ищут все художники.
Мозг молчал, лишь изредка, в забытьи, порождая нежизнеспособных чудовищ. Заканчивались деньги. Пришлось экономить на еде. Хорошо, что от таблеток есть уже почти не хотелось.
Долгое потливое отрезвление проходило уже в больнице, куда худого, немытого и колючего Сергея доставили в бессознательном состоянии. Тут до него в предпоследний раз докатилась волна наследственного везения: больница была если и не необыкновенная, то уж точно непростая. Лечащий врач, занятой коротенький мужичок, не стал ставить Сергея на унизительный учет или говорить ему о вреде радикальных методов. Он кивал, по-беличьи цокая, а потом, когда пациент уже очевидно стал выздоравливать, безапелляционно заявил ему:
– Вам нужен отдых.
Опухший и закисший Сергей с ним молчаливо согласился.
Денег на привычный отдых с соленым морем уже не хватало, и тут замученный мозг вспыхнул вдруг нетворческой, но счастливой мыслью. Он вспомнил о престижном в свое время доме отдыха, куда Евсей Громов когда-то возил сына и домовитую, услужливую супругу. И пока отец солидно расслаблялся и творил, Сергуня резвился на лоне неяркой родной природы.
И вскоре, протрясясь известное количество километров в поезде, Сергей Викторов прибыл в некогда престижный дом отдыха, обитель круглогодичного лета и бесконечного радостного детства. Он никому не рассказал о том, куда уезжает. С собой Сергей взял только самое необходимое, и важнейшим из необходимого были несколько толстых блокнотов приятной расцветки.
Дом отдыха предстал перед ним в точности таким же, каким Сергей покинул его в последнее лето жизни отца, то есть лет двенадцать назад. И только внимательный взгляд обнаруживал печальные приметы насилия времени над пространством: прогнившие доски, выломанные перила, выбитые стекла, густой мох на крышах и перекошенные стены. Когда-то укрощенная и прилично подстриженная растительность бурно лезла во все стороны, сплетаясь над дорожками и скрывая под зеленой толщей небольшие деревянные домики, индивидуальные дачки, в которых отдыхала от суеты творческая интеллигенция. Из-под вспученного асфальтового покрытия тоже рвалась какая-то фотосинтезирующая жизнь.
Но Сергей внимательным не был. Сразу после приезда он быстро прошелся по вечернему дому отдыха, с умилением глядя на выглядывающие из-за ветвей дачки. На месте многокомнатного пансионата оказались почерневшие руины – видимо, после пожара его не стали отстраивать заново. Зато в домиках с удобствами за прошедшие годы, похоже, даже не сменились сезонные постояльцы. Все так же торчали удочки на крыльце хмурого публициста Веселкина, сухими пучками трав была увешана веранда у критика Алычова, приверженца фитотерапии и борца с дилетантизмом во всех его проявлениях. Скрипело кресло-качалка за пышными кустами, скрывающими желтый домик двух безымянных литературных дам, которых Сергуня навсегда запомнил костистыми, курящими и в ажитации о чем-то рассуждающими. Откуда-то неслись завывания скрипки, которой уже много лет маниакально пытался овладеть безвредный и нечитаемый поэт Шекман. В речке, развесив на плакучих ивах полотенца и монументальные трусы, звучно плескались писательские жены.
Сергей прошелся по круговой дорожке, глянул издали на большую освещенную беседку, куда по вечерам, как неповоротливые бабочки-«совки», слетались обитатели дома отдыха, звенели чашками, жужжали, чавкали, шуршали и вдруг взрывались не по возрасту визгливым и беззаботным хохотом. Немного послушал чужое веселье. И отправился в свой домик, намереваясь запереться там на ближайшие две недели и работать-работать-работать – то есть сидеть за столом, созерцать заоконный пейзаж и выкручивать мозг, как тряпку: и на себя, и от себя, вертеть и встряхивать, пока не выжмется хоть что-то стоящее.
Дойдя до своей двери, он с некоторой досадой обнаружил, что дача расположена недалеко от беседки, и хохот сюда все-таки долетает.
Но уединение было недолгим. На следующее утро, едва усевшись за древний письменный стол, Сергей подпрыгнул от внезапного стука в дверь. Первым его желанием было застыть на месте, чтобы ничем не выдавать свое присутствие. Он даже дышать стал реже. Но стук не утихал, наоборот – становился все громче и все быстрее, пока не перешел в истерическую дробь, от которой на веранде дребезжали уцелевшие стекла.
Сергей, хмурясь и заспанно моргая, повернул ключ и открыл растрескавшуюся дверь, на которой местами уцелела грязно-белая краска. И от неожиданности заморгал гораздо чаще.
На веранду с грохотом вкатилась пожилая пара в мокрых майках, возмутительно белых шортах и, что самое главное – на роликах. Сергей, отскакивая в сторону, успел заметить, как странно смотрится легкомысленная летняя одежда на их бугристых, пигментированных телах. Мужчина, седой и с надутым брюшком, сразу же потерпел крушение, зацепившись за вздыбленную половицу, а его дряблая дама сделала по веранде полукруг и пришвартовалась к хрупкому столику. С трудом удерживая равновесие и обильно потея, она пропыхтела:
– Вы представляете… там… в двадцать пятой даче… мужчину убили!..