Сейчас я в санчасти. Такое впечатление, что на меня, Люся, сто комаров село и их всех на мне прихлопнули.

Нет, Люся, врача здесь нету, только священник. Люся, теперь в тюрьме новая традиция: не лечат, а сразу отпевают. Был бы врач, он бы мне хоть какую таблетку дал, а этот протянул крест, я хотел куснуть, а это, оказывается, для поцелуя. И главное, тоже торопится: я еще жив, а он: «Господи, прими душу раба твоего усопшего…»

Я говорю: «Батюшка, жив я еще», он говорит: «Молитва длинная, когда дочитаю – усопнешь!» Ладно, Люся, я глаза закрою, пусть отдохнет.

Алло, Люся, это я! Похоронили, представляешь, сволочи! Я глаза закрыл, заснул, просыпаюсь – в могиле! А ты-то как? Врач приходил? И что сказал? Если еще раз дверь не откроешь, он не придет. Гордый какой! Скажи ему: пусть возьмет бинокль, а ты ему в окно язык покажешь! А я тебе говорю: он обязан, он клятву Гиппократу давал! Это такой авторитет, Люся. Он кого хочешь под землей найдет!

Алло, Люся, это я! Представляешь, только про Гиппократа заикнулся – уже откапывают! Говорят о чем-то… Люсь, они почку хотят мою забрать! Не отдам! Сейчас только гроб откроют, скажу: вы не имеете права!

Алло, Люся, представляешь, я им сказал: «Вы не имеете права», они в обморок упали! Нет, Люсь, если с людьми по-человечески – они понимают. Вот лежат сейчас… молодые, в школе-то, наверное, учились плохо, а без образования сейчас куда – только в могильщики, а с образованием – только в покойники!

Алло, Люся, а ты что молчишь? Плачешь? Ну, не плач, я скоро приду!

Консультация

Вчера в женскую консультацию ходил… С-случайно попал. Дождь сильный начался, а с-спрятаться негде. А когда сообразил, где я, – уже п-поздно. Ну, чтоб не выгнали, сел в углу, с-смотрю в пол, жду.

И – дождался.

– Г-гражданка, – говорят мне, – ваша очередь.

Встал я, а ч-что делать – не соображу. А дождь поливает за окном к-как из ведра.

С-слышу, женщины в очереди обсуждать меня стали.

– М-молодая, – говорят друг другу, – волнуется.

О-оглядел я себя: костюм на м-мне, правда, такой… бесполый-джинсовый. Прическа тоже – интернационально-молодежная…

«Ладно, – думаю, – зайду от г-греха подальше, врачу объясню, чего лишний шум п-поднимать?»

3-захожу – врач пишет что-то.

– Фамилия? – спрашивает, а сама г-голову от стола не поднимает.

– К-Криворучко, – говорю.

– Имя?

– Ж-Женя…

– Садитесь, – говорит врач, – Женечка. Вы, я вижу, у нас в-впервые?

– Ага, – к-кивнул я, – впервые. Я, видите ли, доктор, случайно…

– В браке состоите? – перебивает она. И – пишет.

– С-состою, – говорю я. – Т-третий год…

– Аборты были?

– Нет! – сказал я и испугался. – Н-не было…

– Молодец, Женечка, – похвалила врач и… п-пишет.

– В-видите ли, доктор, – решился я наконец все распутать, – я д-действительно Криворучко Женя… но я не женщина…

– Странно, – говорит врач и п-пишет. – Ну, ничего, раздевайтесь. Сейчас посмотрим!

«Ну, – думаю, – ладно. Ты сейчас п-посмотришь!»

Разделся по пояс, п-подхожу к ней вплотную. П-потрогала она, не глядя, мою грудь и г-говорит:

– Вам, – г-говорит, – Женечка, трудно будет к-кормить ребенка.

– Я ложкой его буду кормить! – заорал я.

– Вот и с нервами у вас не в п-порядке, – сказала она. И пишет. – Я вам, – г-говорит, – выпишу настой валерьянового корня, будете принимать три раза в-в день, а как только ребенок начнет ш-шевелиться, снова ко мне!

– Доктор! – в отчаянии выкрикнул я. – Я н-никогда не рожу!

– Все вы так вначале г-говорите, – отмахнулась она и – пишет, – а потом и не заметите, к-как родите. Да вы не волнуйтесь, – г-говорит, – п-пойдете в декретный отпуск, накопите силенок и – родите!

Т-т-тут она впервые подняла на меня глаза, и лицо ее с-стало б-белее халата.

– К-кто вы? – выдохнула она.

– К-Криворучко… Ж-Женя…

– Вы г-гангстер! – сказала она и рухнула в обморок.

А я с-с-с тех п-п-пор… з-заикаюсь.

Настоящий мужчина

Николай Кириллович – удивительный человек! Меня он удивляет вот уже… раз… два… три… четыре… второй год. С тех пор, как я с ним познакомился в планетарии, – он сидел, крепко сжимая подлокотники кресла, и негромко говорил: «Все системы корабля функционируют нормально…»

Сначала я подумал невесть что, но потом, когда включили свет, и звездное небо исчезло, успокоился – он выглядел вполне обыкновенно.

С тех пор он удивлял меня не раз, но в прошлое воскресенье удивил сильно. Я его встретил в парке культуры.

– Отдыхаете? – спросил я.

– Нет, – ответил он. – Иду на охоту.

– Как так?! – удивился я.

– Если хотите, можете пойти со мной, – щедро предложил он.

Я согласился. Быстрым шагом мы миновали центральную аллею, свернули вправо и – подошли к тиру.

– Теперь максимум внимания, – скомандовал он. – Охота требует выдержки, твердой руки и зоркого глаза.

В тире мы взяли по духовому ружью, облокотились на стойку и стали прицеливаться.

– Люблю так вот на зорьке побродить с ружьишком, поднять вальдшнепа, послушать токование глухаря, – задушевно проговорил Николай Кириллович. И заботливо предупредил: – Русака не вспугните.

– Я в утку, – шепотом сказал я.

– Тогда бейте влет и дуплетом, – посоветовал он.

Я выстрелил и промахнулся. – Берите на корпус вперед, – сказал он, нажал курок, и дикий кабан на стенде опрокинулся вверх копытами.

Николай Кириллович удовлетворенно выпрямился и зарядил ружье вновь.

– Не знаю ничего азартнее и увлекательнее охоты, – проговорил он. – Только здесь я чувствую себя настоящим мужчиной. Только здесь ощущаю истинную полноту жизни!

Чтобы не промахнуться, я стал целиться в тигра.

– Вы что?! – возмутился он. – Они же занесены в Красную книгу.

– Я не знал, – сказал я.

– Незнание не освобождает от ответственности, – поведал мне Николай Кириллович и с горечью произнес: – Не думал я, что вы склонны к браконьерству!

– В кого же мне тогда стрелять? – спросил я.