– Это какой – национальный? – не поняла Татьяна и Ольга.
– Такой! – опять засмеялся Хухры-Мухры. – Который поет, что сердце говорит.
– А что оно сказало? – всерьез озадачилась Татьяна и Ольга.
– Оно сказало: «Пой так:
Приходит время и забирает твою волю,
приходит другое и забирает твою землю,
приходит третье и забирает твою память,
твою память и твои страхи.
В конце же времен приходит вечность
и все отдает в обратном порядке.
– Умное у Вас сердце, – покачала головой Мать Кузьки и смахнула с ресницы бриллиантовую слезу. – А у меня вот оно глупое… Ох, глупое!
– Не плачь, – попросила Татьяна и Ольга. – Глупое сердце тоже красиво поет.
– Поверить не могу, что этот ребенок произошел от нас! – с тихим восхищением сказал Деткин-Вклеткин, беря Марту под локоть.
И Марта победоносно улыбнулась: Зеленая Госпожа.
– Пепел теперь уже все время шевелится, – послышался тихий голос Кунигундэ. – Он шевелится так, словно в нем бьется сердце.
– Это ветер, – повторили дети разных народов.
А ветер и вправду налетел и, подхватив горстку пепла, бросил ее в небо.
– Прощай, Умная Эльза, – Редингот прислонил ко лбу ладонь – козырьком.
– Фьюи-и-ить! – раздалось с неба.
– Простите?
С высоты камнем упала на плечо Редингота горстка пепла – ласточка. И на плече повторила:
– Фьюи-и-ить!
– Деда, у тебя птичка! – замерев на бегу, прошептала Татьяна и Ольга.
– Весна пришла. – Марта смотрела на Редингота.
– Я помню, – отозвался Редингот, боясь спугнуть ласточку. – Все птицы прилетают весной… только не обязательно ближайшей. Я дождался, Марта.
– Это та самая… или другая? Сколько ж ей лет? – Тридцать девять кузнечиков своего счастья терли глаза, словно желая прогнать оттуда внутреннее зрение, мешавшее им заблуждаться.
– В любом случае меньше, чем вам и мне! – со смехом откликнулся Кикимото. Он запустил во внутренний карман плаща руку – и тут же смело протянул ее в сторону ласточки – ладонью вверх.
На ладони что-то темнело.
– Это… – полушепотом полуспросил Редингот.
– Это просто глина, – ответил Кикимото. – Маленький осколок… от того гнезда, которое было у нас под крышей.
Редингот покачнулся… наверное, от старости. И взглянул Кикимото в самое сердце.
– Сколько же ты носил это в кармане?
– Тридцать шесть лет, – сказал Кикимото. – Почти тридцать семь. Я всегда знал, что она прилетит. Только я не сразу понял, что Умная Эльза – это та ласточка.
– Та, – кивнул Редингот.
– Деда, ты знаком разве с птичкой?
– И ты с ней знакома. Ее зовут Умная Эльза.
Недоверчиво глядя на ласточку, Татьяна и Ольга сказала:
– Конечно, знакома. Сначала это была тетя Умная Эльза, потом пепел Умная Эльза, а теперь птичка Умная Эльза. Ты не двигайся, а то она улетит.
– Сколько же мне так вот… не двигаться? – улыбнулся Редингот.
– Всегда не двигайся. Я буду приходить и тебя кормить.
– Татьяна и Ольга, – Марта подошла к дочери и взяла ее за руку. – Давай к реке пойдем… пока деда Бог с ласточкой разговаривает.
– Давай… только и остальных возьмем с собой. Им тоже нельзя слушать дедово…
– Деду – дедово. – Марта улыбнулась Рединготу и, обняв Татьяну и Ольгу, повела к реке.
Другие как-то сами поняли, что им – туда же.
По реке медленно плыла лодка, не имевшая к ним отношения.
– O Bootsmann, Bootsmann, sag uns doch, wie weit ist´s bis nach Haus? [15] – тихонько пропела Кунигундэ и заплакала.
– Не плачь, – обняла ее за ноги Татьяна и Ольга. – Ты тоже когда-нибудь станешь птичкой, не плачь!
– Помните, как мы на доске плыли? – обратился Сын Бернар к Случайному Охотнику.
– Вы, Сын Бернар, не со Случайным Охотником на доске плыли, а со мной, – сказал Ближний.
– Правда? Простите… забывать начинаю, – откликнулся Сын Бернар.
– Зачем она это сделала? – задали вопрос в никуда дети разных народов. – Зачем всё сожгла?
Из никуда, в котором как раз в тот момент оказался Деткин-Вклеткин, раздался встречный вопрос:
– Разве она сожгла всё?
– Скажете – нет?
– Во-о-он ту лодку, например, она не сожгла – так ведь?
Кому-нибудь было бы пора уже и ответить хоть на один из четырех повисших в воздухе и еле державшихся друг за друга вопросов. Это сделала Марта.
– Можно сжечь художественное произведение, – задумчиво сказала она. – Но нельзя сжечь порожденную им жизнь. Она огнеупорна.
И тут, словно спохватившись, Сын Бернар отвернулся в сторону и быстро вынул из-под живота небольшой светло-сиреневый квадратик. Осторожно придерживая его тяжелыми лапами, Сын Бернар разложил квадратик перед собой на речной гальке. Ветер трепал края квадратика – сделанного, похоже, из ткани… или не из ткани.
Ближний и Мать Кузьки подошли к нему.
– Зачем? – почти уже спросила Мать Кузьки, но спросить не успела: Сын Бернар убрал тяжелые лапы с ткани… или не ткани – и светло-сиреневый квадратик медленно поднялся в воздух.
Ближний ринулся было к нему.
– Не трогать! – рявкнул Сын Бернар. И уже тише добавил: – Пусть летит.
Светло-сиреневый квадратик был похож на маленького воздушного змея, осторожно следующего за воздушным потоком.
За ним в небо поднялся еще один воздушный змей – змей, похожий на тонкое зеленое покрывало невероятных размеров. Казалось, что оно вот-вот закроет все небо, но покрывало поднималось выше и постепенно становилось обозримее. Деткин-Вклеткин с улыбкой взглянул на Марту, смотревшую вверх и застегивавшую кофточку на груди, – и вдруг, распахнув пиджак, запустил в небо серебряный дирижабль, чуть помедливший на высоте человеческого роста и величаво поплывший вверх. За ним полетело в небо ослепительное голубое облако, вслед которому несся рассыпчатый смех прехорошенькой Матери Кузьки и едва заметная прозрачная тень некоей длинной-предлинной полосы, выходящей прямо из сердца Ближнего.
Татьяна и Ольга сосредоточенно расстегивала пуговки платьица в горошек – одну за другой. Когда последняя пуговка покинула петлю, на свет Божий появился розовый шар, аккуратно завязанный веревочкой, которая показалась Хухры-Мухры похожей на человеческую пуповину. Он вздохнул и отправил вслед за розовым шаром белый-пребелый клок тумана, истончавшийся и увеличивавшийся в воздухе. Огненной иглой пронзила клок тумана стрела, вырвавшаяся из-под прожженной парки Случайного Охотника и по пути поднявшая на свое острие пурпурный вихрь сверкающих блесток из груди Кунигундэ.