Я не стал отвечать «над тем, что ты за дурак», ибо дуракам в гораздо большей степени свойственны поллюции беспричинной восторженности; я немного замялся, однако вскоре нашел, что сказать:
– Да над тем, что мы все тут забыли и что нас ждет. Вот ты сам, например, ну покомандуешь ты, а что дальше – тебе известно?
– Уж точно не почести и награды. Да и само исполнение порученных мне обязанностей – не велика честь, откровенно говоря. Твой покровитель и его высшее руководство просто используют нас, после чего избавятся, как змея от старой шкуры. Но я не из тех, кого можно запугать плохим обращением. Простые смертные у меня быстро узнают, где раки зимуют, а с силами судьбы я не борюсь – они все сосредоточены во мне.
– А у него что – есть еще и высшее руководство?… – спросил я, изумленный этой новой информацией.
– А ты что же думал, что ты – самый главный здесь, основняк? Ошибаешься, ты тут не один. Есть силы, для которых твоя мантия властителя – половая тряпка и сам ты – живой паяц, просто немного подмалеванный особым благоволением. Не знаю, в каких эквивалентах рассчитаются с тобой, но, если мне память не изменяет, тебе обещали пойти на уступки в чем-то… – пояснил он, остальное, по-видимому, додумав.
– Ты вот назвал его покровителем, – продолжил я разговор, – но я пока не вижу, чтобы он в чем-то оказал мне покровительство. То, что он использует меня и даже не открывает, для чего, отвечает на все вопросы полунамеками да бестолковыми длиннотами – под этим я подписаться готов. Вот я и думаю: почему я, да и все остальные, почему мы должны плясать под дудку какого-то усохшего шибздика? У нас вроде и армия под рукой есть и вообще, мы – свободные граждане. Или я ошибаюсь?
– И притом жестоко, – глухим голосом отозвался генерал, как всегда начавший расхаживать, но уже более мерными шагами, чем прежде, – достаточно ему будет захотеть – и эти доблестные слюнтяи в одночасье выйдут из-под нашего контроля. Ты видел, кто у него под ногами?… Можешь попробовать противостать ему, это твое личное дело; я бы запросто мог молчать в тряпку, но считаю небесполезным предупредить тебя, что этим соберешь такие угли на свою репу, что мы, – он обвел рукой своих сослуживцев, – по сравнению с тобой будем чувствовать себя пышущими здоровьем молодцами.
Больше ничего существенного в тот день сказано не было, он закончился как всегда обыденно, правда я не уставал недоумевать, почему нами и мной, в частности, манипулируют, как пешками на шахматной доске, хотя и сложно было говорить об уместности таких настроений. Но демон, представившийся моим богом, сделался мне отныне еще более противен. А человек-псориаз – от произвел на меня впечатление парадоксального военачальника: такое безукоризненное знание врага и такое посредственное – себя. Однако бок о бок с ним мне предстояло работать, если я не хотел лишиться последней спасительной соломинки и камнем пойти на дно.
Наши бомбардировки Парфянской земли, равно как и обстрел ее с моря и суши, прошли, в общей сложности, на ура, правда они заняли не восемь суток, как предполагалось, а все одиннадцать. Планирование вылетов и расчет авиаударов постепенно увлекли меня самого, и я уже с величайшим энтузиазмом рекомендовал генералам поразмыслить над применением тяжелых бетонобойных бомб, способных пробивать любые бункера и убежища, бомб класса GBU-28 со встроенной в корпус сверлильной системой, делающей возможным проникновение бомбы сквозь толщу горной породы, бомбовых кассет, удушающих газов для отсиживающихся в подземных катакомбах и многого другого. Неведомые парфяне, объективно ни в чем передо мной не виноватые, не сделавшие мне совершенно ничего плохого и не знающие о моем существовании, становились мне ненавистны, словно давние личные враги, и я жаждал пролить как можно больше их крови, настрогать из них самое многозначное число трупов, но псориазник то и дело напоминал мне, что горячиться не надо. Время для меня немного прибавило в скорости своего течения, но все же до завершения первой части воздушной операции и даты введения в страну сухопутных сил я не раз чувствовал, что уже заждался, и под конец этого срока мне чудилось, что минул целый месяц, а то и больше. Когда настал день проводов войск для штурма столицы, мы все собрались на широком балконе, к которому были стянуты все предназначенные для этой задачи воинские части. И демон, раньше всегда скрывавшийся от всех и вся в своей резиденции, тоже каким-то образом оказался среди нас, вместе со своим ломом и рабом. Нельзя было заметить и того, на что стали похожи за эти дни некоторые из генералов: правое плечо неоднократно упомянутого содержателя червей, у которого уже вываливались внутренности, заволокло белым налетом, похожим на полупрозрачную вату, из чего могло следовать, что либо его паразиты перешли в стадию окукливания (но разве это возможно?), либо к их пиршеству присоединился какой-нибудь плесневый грибок. Физическое состояние того, который так неудачно обжегся, говорило об идущем полным ходом процессе отмирания тканей. Последнему, всевластному Императору, прогрессировать было просто-напросто некуда, но, увидев, что и он с нами, я с некоторой неприязнью спросил себя: «На кой черт они его кантуют с места на место? Помогают быстрее дуба дать своему товарищу по цеху?» Но больше всего я думал о том, как же у нас все сложится в этом забытом богом краю, чьи просторы мы собрались обагрить кровью. Ведь это – Афганистан, гроза завоевателей, где любому солдату удачи может изменить его любовница. Его и до нас не один режим пытался покорить, но кому это удалось по-настоящему? Много там было надорвано сил и сложено голов, а пуштунское государство как было, так и остается неприступным. Бывало, что над ним уже собирались водрузить знамя победы, но получали от него нож в спину. Оттого, что его переименовали в Парфию и перенесли столицу в город, побывавший в руках древних персов, отраднее не стало: Парфянское царство тоже никогда не было легкой мишенью для иноземной экспансии, один поход туда Красса чего стоит. А мы, сумеем ли мы увенчать успехом дело, многажды проваленное теми, кто был до нас?
– Да повернись ты к ним лицом, в самом-то деле! – неожиданно одернул меня костлявой рукой демон. – Ходишь, как в штаны насрал!
Мне пришлось встать, как он велел и через силу воздержаться от словопрений, хотя в душе у меня все сильнее возрастало негодование на это существо. Желая поскорее разделаться со всей официальной волокитой, я вытянул руку вперед, взял слово на пять минут, напоследок не забыв прибавить речевку-проклятие. Как и предполагалось, воины проорали в ответ что-то среднее между «Аве, Цезарь!» и «Хайль, Гитлер!» и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, двинулись в путь. И все равно мне это казалось странным и нереалистичным. Ну тем, кто на колесах, разумеется, ловчее, а пехоте-то, навьюченной разносортной амуницией, каково?… В какой же точке земного шара мы сейчас находимся, если отсюда одинаково рукой подать и до Западной Европы, и до Среднего Востока, так что весь путь можно проделать на одиннадцатом номере, или их потом подберут какие-нибудь воздухоплавательные аппараты? До этого такие вопросы мой ум не занимали; а вообще-то, что мне за дело до столь несущественных подробностей! Когда я снова перевел взгляд на демона, я сперва и не понял, что он вытворяет, да и не думал я, что он начнет расшивать движения. Он не совершил ничего сверхъестественного, просто теперь обе его скрюченные ноги касались пола, а длинная, словно телескопическая удочка, ручища впилась хищными пальцами в черную шевелюру его подстилки в человеческом обличье и приподняла немного тело этого безразличного ко всему страдальца, все еще стоявшего на коленях. Как оказалось, его рот был перетянут мотком колючей проволоки, обвивавшейся и вокруг затылка. Вся проволока была в кровавой пене, ею пропиталась и борода, ставшая похожей на малярную кисть, обмакнутую в кровь, стекавшую на пол тонкими струями. И у меня почему-то зачесались руки схватить маленького, длиннорукого, рогатого уродца за шкибот и швырнуть его под гусеницы одного из отходящих танков. Не то чтобы мне стало особенно жалко его невольника, просто не должна такая сикильдявка, которую щелчком прибить можно, иметь над кем-либо власть да еще быть уверенной в праве на произвол! Но мне снова пришлось сдержаться и, отвернувшись, я не сводил глаз с разворачивающегося внизу шествия до самого его окончания. Погода сильно испортилась, если вообще можно было вести речь о наличии здесь погоды: нас всех обдувал штормовой ветер, а небо было дымно-серым и словно таило в себе что-то очень недоброе, обещавшее в самом недалеком будущем страшный черный день. Где, скажите мне, можно было взять такие нервы, которые не перегорели бы все до последнего волокна от носящегося по ним высоковольтного напряжения? Когда «парад» подошел к концу, и последние полки превратились в едва различимые фигурки в сереющей дали, из груди моей вырвался вздох подавляющей, звериной тоски. «Они отчалили туда, где заправляют наши злейшие враги, самые настоящие «живучие», – думал я, потирая лоб, – и этот их ареал знавал и не таких, но… Когда сыны моей отчизны покушались на него, совсем другие люди формировали нашу армию и совсем другое офицерство ими командовало. Но в моей власти – только такие и судьба моей любви – в их руках и на острие их мечей».