Счастлив, кто падает вниз головой,
Мир для него хоть на миг, а иной.
В. Ходасевич
Только я пристроился сзади к этой кошечке, только прихватил ее за нежный пушистый загривочек, только почувствовал, как ее потрясающий рыжий хвостик напружинился и стрункой вытянулся вверх и чуть вбок в ответном желании, открывая мне, как сказал бы мой Человек Шура Плоткин — «врата блаженства»... А Шура знает, что говорит, он — литератор. И когда к нам приходят разные его бабешки, он сначала читает им свои сочинения, а потом начинает их раздевать, бормоча разные вот такие слова, вроде — «врата блаженства», «жаркий оазис любви», «испепеляющее желание» и так далее. Причем ни в одном его сочинении, которые он этим дурочкам читает, я никогда не слышу этих слов. Шура, как я, — абсолютно беспородный, но ума у него хватает, чтобы в своих статьях и рассказах такие роскошные выражения не употреблять. Тем более я же слышу, с какими интонациями он эти пышные слова произносит! Будто бы внутренне хихикает... Он иногда пытается и со мной так разговаривать, не такими словами, а такими интонациями. И, не скрою, я этого очень не люблю. В таких случаях я просто отворачиваюсь от Шуры и сажусь к нему спиной. И тогда Шура начинает извиняться передо мной и подлизываться. Должен отметить — совершенно искренне. И я его прощаю.
Ну так, значит, только я собрался трахнуть эту кошечку, эту прелестную рыжую киску или, как выражается иногда мой Шура, влезая на свою очередную гостью, — «вонзиться в ее пылающий рай», как вдруг совершенно неожиданно что-то большое, жесткое, сетчатое, очень больно стукнув меня по кончику хвоста, накрыло нас обоих, и прежде чем я успел сообразить, что же произошло, я услышал мерзейший голос этой сволочи Пилипенко:
— Пиздец коту!!! Васька, затягивай сачок поскорей, а то этот прохиндей опять вырвется!.. Он уже от нас раз пять смыливался! Это котяра того самого жида, который в газеты пишет.
Ну надо же, гад, подонок, в какой момент подловил!.. Прав был Шура, когда говорил мне: «Ах, Мартын, не доведут нас с тобой яйца до добра...»
— Затягивай сачок, кому говорю! — орет Пилипенко, и подлец Васька затягивает сачок туго-натуго. И мы с моей рыжей лапочкой оказываемся тесно спеленутые сетью. Естественно, тут уже не до «врат блаженства» и «жаркого оазиса».
— Все, бля, — говорит Пилипенко. — Теперь он мой!
— Кто? — спрашивает Васька.
Васька с первого раза ни во что не врубается. Редкостный болван! Откуда эту дубину стоеросовую Пилипенко себе в помощники выискал? Ваську напарить — проще простого. Он — не Пилипенко. Тот хоть и гад, хоть и сволочь и живодер, но далеко не дурак.
— Кто твой-то? — переспрашивает Васька.
— А они обеи! И еврей, и его котяра. Они у меня теперь вона где, — и Пилипенко хлопает себя по карману. — Захочет свою животную взад получить? Наше вам пожалуйста. Пришлите полсотни баксов — и кот ваш. Я его все едино еще раз отловлю. Не хочете платить — я вашего котика в лучшем виде в НИИ физиологии представлю. Нехай этот ваш ёбарь-террорист науке послужит. Его там распотрошат на составные части, и он еще своим трупом миру пользу принесет. Конечно, капусты будет меньше, гроши одни — счас на науку ни хрена не дают, но, как говорится, с худой овцы...
— Был бы он породистый, можно было бы яво на шапку пустить, — говорит Васька. — Гля, какой здоровущий!..
— А хули толку, что здоровущий? — отвечает ему Пилипенко. — У его вся шкура спорчена, морда исполосована, уши рваные. Весь, куда ни глянь, везде в шрамах. Его даже овчарки боятся! Будешь пересаживать из сетки в «воронок», рукавицы надень. И поглядывай. С им только зазевайся — враз в глотку вцепится!
И несмотря на унизительность моего сиюсекундного положения, несмотря на, честно говоря, заползающий в душу холодок обреченности, чему немало способствовали истошные вопли этой рыжей идиотки, прижатой ко мне безжалостными пилипенковскими узами, я не без гордости вспомнил, как два месяца тому назад, когда Пилипенко накрыл меня своим гнусным сачком почти в аналогичной ситуации, я прокусил ему ухо и разодрал левую руку чуть ли не до кости. Чем, не скрою, и спасся...
Он был просто вынужден отшвырнуть меня и броситься к своей машине, к этому своему отвратительному «воронку» за аптечкой. При этом он изрыгал из себя такой чудовищный мат, которого я не слышал даже от своего Шуры Плоткина, когда тот схватил триппер на одной, как он говорил, «оччччень порядочной замужней женщине»...
— Так что ты с ним поосторожней, — говорит Пилипенко про меня.
— Ладно!.. Учи ученого, — отмахивается Васька. — А с этой рыжей чё делать? Хозяев не знаем, для лаборатории вроде мелковата. Они просили крупняк подбирать...
— Ничё!.. Пока пихай ее в общую клетку. Приедем на место и выпустим на хер. Нехай блядюшка теперь там погуляет. Я на ее, как на живца, уже шешнадцатого кота беру!..
Вот это да!!! О Господи!.. Боже ж ты мой, скольких же невинных, влекомых лишь нормальным здоровым половым инстинктом, эта рыжая стерва, эта предательница, эта гнусная тварь привела к мучениям на лабораторных столах Института физиологии?! Из скольких же бедолаг Пилипенко и Васька сотворили свои уродливые шапки для Калининского рынка?.. Кошмар!..
Первым моим желанием было немедленно перекусить ей глотку. Но мы были спеленуты одной сетью, и я не мог пошевелиться. И от полной невозможности мгновенно произвести справедливый акт отмщения и заслуженного наказания я вдруг впал в такую апатию, такое безразличие к своей дальнейшей судьбе, что от охватившего меня бессилия захотелось просто тихо заплакать...
Поэтому, когда Васька принес нас к «воронку» — старому, раздолбанному «Москвичу» с фургончиком, открыл заднюю дверцу и выгрузил нас из сачка в стоящую внутри фургона клетку — я даже не рыпнулся, а эта рыжая провокаторша, эта тварь, продолжала орать, как умалишенная.
— Гля, какой смирный!.. — удивился Васька и опустил вниз заслонку клетки. — А ты говорил...
— Смирный — еще не покоренный, — ответил ему Пилипенко и сел за руль. — Этот еврейский котяра себе так на уме, что не знаешь, чего от него ждать. Жаль только, что у его жида вошь в кармане да блоха на аркане, а то б я с него за этого кота и сто баксов слупил бы. Садись, Васька, не мудохайся! А то кто-нибудь из хозяев этих шмакодявок объявится и нам опять морду набьют...
Васька заторопился, захлопнул дверь фургона, и во внезапно наступившей темноте я отчетливо увидел, что впопыхах он забыл защелкнуть металлическую задвижку на опущенной заслонке кошачьей клетки. Так что при желании и некотором усилии заслонку можно было бы приподнять лапой... Апатии у меня как не бывало!
Пилипенко завел мотор, и мы поехали.
Я огляделся. В нашем кошачьем отделении (в фургончике была еще одна клетка — для собак) сидели и понуро лежали штук пятнадцать малознакомых мне Котов и Кошек. Но, судя по тому, как многие, увидев меня, подобрали под себя хвосты и прижали уши, меня тут знали.