Близнецы умчались с визгом и прыжками. Женщина отстегнула цепочку, открыла дверь шире и доверительно тихо сказала:
— Он ушел от нас. А девочкам я говорю — в море. Они ведь ждут…
— Та-а-ак… — Рафик показал на дверь соседки по лестничной площадке: — А Бронислава Казимировна вам про меня ничего не говорила? Моя фамилия — Алимханов.
— Так вы — Радик?! — испуганно спросила женщина.
— Рафик. Вообще-то я — Рифкат. Рифкат Алимханов.
— Но вы же… — она прикрыла рукой рот.
— Да. Но меня выпустили.
— Боже мой! Что же делать?.. У нас же ордер! Самый настоящий… Бронислава Казимировна рассказывала, что вас сразу после суда выписали и квартира два года просто так стояла… Бесхозная. Совершенно пустая. А потом ее нам в пароходстве дали. Можете спросить в домоуправлении…
Рафик снял рюкзак с плеча, порылся в нем и вытащил оттуда подарки для тети Фариды. Платок, расшитые меховые унты и жилетку из молодого олененка. Вложил их в руки молодой женщине:
— Вот. Возьмите. Сейчас зима. Холодно. Пригодится.
Молоденькая женщина в старом застиранном байковом халате протянула вещи обратно Рафику:
— Нет-нет! Что вы?.. Я не могу…
— Возьмите, пожалуйста, — твердо сказал Рафик.
На дальнейшие разговоры у него просто не было сил.
Он сам закрыл дверь своей бывшей квартиры, услышал, как щелкнул их замок, и стал спускаться по лестнице вниз…
«…Булонский лес, который мог бы исторгнуть у меня слезы радости, вызывает желание удрать в деревню и постараться больше не видеть Булонского леса…»
Жюль Ренар. Апрель 1908 года. «Дневник».
Рафик никогда не читал Жюля Ренара. Он даже не знал — кто это.
После мусульманского участка Ново-Волковского кладбища, после долгого и печального разговора с невидимой тетей Фаридой он купил самый дешевый билет до Котласа и улегся на верхнюю боковую полку душного плацкартного вагона.
О Ленинграде — о городе, где он родился и вырос, о городе, который чуть ли не еженощно счастливо снился ему в лагерных бараках, он подумал примерно так же, как и в начале прошлого столетия написал в своем «Дневнике» Жюль Ренар про Булонский лес. Наверное, с еще большей горечью…
Когда же он наконец устроился на своей полке и отвернулся лицом к пластмассовой стенке, из одного конца вагона раздался тоненький детский плач, а из другого кто-то пьяненько пропел «Что стоишь, качаясь, го-о-рькая рябина…», Рафик вдруг вспомнил чьи-то строчки:
…Молчали желтые и синие,
В зеленых плакали и пели…
Он хорошо помнил, что читал все это стихотворение! Целиком. И не только это. Что очень ему эти стихи тогда понравилось, тоже помнил. А вот кто это сочинил — совершенно из головы вылетело!
Сообразил только, что стихи были дореволюционные. Потому что при советской власти все пассажирские вагоны стали зелеными…
…Через сорок лет, в Мюнхене, в отделении онкологической хирургии университетской «Neuperlach Klinikum», в большой палате с огромным, во всю стену, окном, старик Теплов неожиданно и ненадолго утратил постоянно дребезжащее в нем чувство панического ужаса ухода из жизни и запоздало обидчиво спросил старого Рифката Алимханова — ныне «Herr Rifkat Kogan»:
— Так какого же… черта ты нам не позвонил?! Мы же послали тогда тебе наши телефоны! И московские — Кости Степанова. Мудило старое!
— Тогда я еще был «молодое мудило», — поправил его старый Рафик. — Прости, Зоенька. Я звонил. Трубку подняла ты. Знаешь… сколько лет прошло, а голос у тебя не изменился… Ты сказала, что Кирилл Петрович улетел в Уссурийск снимать документальный фильм — как ловят тигров…
— Да… Наверное, — неуверенно проговорила Зоя. — Но это было, простите меня, ребята, сорок лет тому назад! Помню только — когда Кирилл улетел за этими тиграми на Дальний Восток, телефон звонил, не умолкая…
— Какой это был месяц? — придирчиво спросил Теплов.
— Сорок лет тому назад это был февраль, — усмехнулся Рафик.
Незаметно для Тепловых он нажал кнопку впрыска обезболивающего и подумал, что перерывы между нестерпимыми приступами боли во всем теле становятся все короче и короче…
— Все верно, — подтвердил Кирилл Петрович. — Я улетел в конце января, а вернулся только в середине марта. Ну, а Косте Степанову ты звонил?
— Константина Сергеича не было в Москве. Мне его помощник сказал, что он уехал на юридический симпозиум в Варшаву.
Рафик попытался взять с тумбочки бутылку с минеральной водой и вдруг почувствовал, что сегодня эта бутылка намного тяжелее вчерашней! Хотя воды там было ровно столько же…
— А в милицию… В милицию ты обращался? — спросила Зоя.
«Что же я с каждым днем так слабею?» — подучат Рафик и ответил Зое:
— А как же! Куда ж мы, меченые, без милиции? Мне там открытым текстом заявили, что для города трех революций, мать его, я — по всем своим показателям элемент нежелательный. Чтоб я валил отсюда и становился на учет в том месте, где меня согласятся принять. Может, там и паспорт выдадут…
Зоя вгляделась в посеревшее лицо старого Рафика и тревожно спросила:
— Дежурного врача позвать?
— Нет, — ответил ей Рафик и снова нажал на кнопку обезболивающего прибора. — Я тут в вашей «Новой газете» нашел одну занятную штуку. Вот погляди, Зой… И Петровичу покажи. Там мальчишечка из Костромы — шесть лет пацаненку… Так у него тоже, понимаешь, какая-то онкология. В шесть лет… А нас все хотят убедить, что нужно верить в бога! И газета для него собирает деньги на операцию. Сейчас в России, говорят, это стоит — с ума можно сойти! Газета банковский счет открыла парнишке… Только помогите. Ну, кто сколько может. Зоя, я тут как пес Барбос на привязи, а ты наклонись, достань у меня из нижнего ящика тумбочки сервис-карту… Такая серенькая, пластиковая. «VISA» называется. Мне, когда я приехал сюда, один немец, не бесплатно, конечно, в Штатах счет открыл. Я туда на этот счет и заныкал все оставшиеся свои северные. Чтобы Полина на них лапу не наложила. Мало ли что со мной… Если на евро считать, так там еще тысяч семь будет.
Зоя наклонилась, выдвинула нижний ящичек тумбочки герра Когана и обнаружила эту пластиковую карточку, сознательно прикрытую разным нейтральным больничным барахлишком.
Не выпуская кнопку из рук, Рафик взял экземпляр «Новой газеты», показал на фотографию мальчика из Костромы, сказал:
— Видишь, какой симпатичный пацанчик? Ему еще жить и жить! Ты запиши пароль этой карточки — пятьдесят семь двадцать девять. Это номера моего бывшего ленинградского дома и квартиры на Обводном канале. Квартиры и дома нет, так хоть номера пригодились… И потихоньку снимай деньги с этого счета через гельд-автоматы. Они, правда, больше пятисот евриков в один день не дают, но… До последней копеечки сними, а карточку выброси. На хрен она потом нужна… И, пожалуйста, пошли все эти деньги в Кострому, этому пареньку. Вдруг поможет?.. Цифровой пароль записала?