Бросил трубку, передохнул, сплюнул и сказал сбежавшимся на его крик оперативникам:
— И опером был говенным, и воспитатель из него, как из моего хера пулемет...
По вещевому рынку шатается приодетый Заяц.
Тот самый Зайцев, которому Толик когда-то всадил отвертку в живот...
За ним плетется один из его вассалов, лет четырнадцати. Мы видели его в тот трагический день в гараже...
Заяц то в один ларек нырнет с черного хода, то в другой.
Выходит оттуда, прячет полученные там пакетики (явно с деньгами) в карманы кожаной курточки...
Шестерка Зайца следует за ним неотступно, зорко поглядывает по сторонам — подстраховывает Зайца.
Замечает молодого мужика в спортивном костюме, кроссовках, теплой нейлоновой куртке и шапочке-бейсболке.
Мужик не сводит глаз с Зайца и его подстраховщика.
— Заяц!.. — шепчет сзади шестерка. — Не оборачивайся... Опер из третьего отделения за нами кнокает!
— Кто? — тихо, не поворачиваясь, спрашивает Заяц.
— Старший лейтенант Осадчий...
— А-а... Не бзди. Этот — прикормленный, — отвечает Заяц.
Он направляется к маленькой рыночной забегаловке, говорит:
— Подожди меня здесь. Сдам сармак, пойдем дальше...
Шестерка остается у окна забегаловки. Через мутное оконное стекло подстраховщик видит, как Заяц подходит к одному высокому столику, за которым три взрослых парня, лет двадцати пяти, стоя пьют пиво...
Видит, как Заяц выгребает из карманов пакетики, отдает их одному из парней...
...а тот быстро и ловко обшаривает Зайца с головы до ног — не утаил ли Заяц чего-нибудь.
Потом рассовывает пакеты по карманам, один пакет разрывает, достает оттуда несколько денежных купюр и отдает их Зайцу. И отворачивается от него — будто Зайца и не было...
Заяц пересчитывает деньги, прячет их и выходит из забегаловки.
— Айда пивка попьем? — предлагает Заяц своему напарнику.
— Дай червончик, Заяц... — без особой надежды просит тот.
— Перетопчешься, — отвечает Заяц и закуривает «Винстон».
— Жалко, да? — ноет подельник.
— Жалко у пчелки в жопке.
— Ну пятерочку дай... Чего скажу!
— Сначала скажи, а я посмотрю — давать ли еще.
— Нам сегодня после уроков на политинформации училка «Комсомольскую правду» читала. Про Тольки Самошникова брата — артиста...
— Это который за бугор свалил?
— Ну!
— И за что тебе пятерку давать? Подумаешь!.. Сейчас все туда бегут, — презрительно сказал Заяц.
— Накрылся артист тама. Взорвали его с каким-то фрайером, — сказал шестерка. — А перед этим артист два мильена ихних бундесовых денег сюда матке и пахану переправил!
— Ври больше, — насторожился Заяц.
— Век свободы не видать! Сам почитай. Позавчерашняя газета...
Заяц сощурился, загуляли желваки под нечистой кожей скул. Переспросил на всякий случай:
— В какой, ты сказал, газете?
Шестерка с готовностью ответил:
— «Комсомолка» за позавчера. И во вчерашней «Смене» — слово в слово! Только я не помню, как называется...
Заяц достал пять рублей, протянул своему младшему партнеру:
— Будешь опять клей «Момент» нюхать — яйца оторву! Мне придурковатый подельник не нужен. Понял? Привет...
И Заяц быстро пошел к выходу из рынка.
— А ты куда?! — вослед ему спросил подстраховщик, любовно расправляя смятую пятерку.
— На кудыкину гору, — ответил Заяц. — Отвали!
В «детской», на разложенном кресле-кровати лежала Любовь Абрамовна. Сама себе измеряла давление...
Вошел Серега. В одной руке держал мензурочку, в другой — маленькую бутылочку.
Горло у него было замотано женским шерстяным платком.
— Я вам корвалол накапал, мама, — сказал Серега.
— Сколько? — спросила Любовь Абрамовна.
— Сорок капель.
— Можешь еще десять добавить, Сереженька.
— Не много?
— Ты не забыл, что я все-таки худо-бедно, но тридцать лет отработала участковым врачом? Лей, не бойся...
Серега добавил в мензурку десять капель, подал мензурку Любови Абрамовне и ушел в кухню.
Любовь Абрамовна выпила корвалол и крикнула в кухню:
— Ты аспирин принял, сынок?
На кухне Серега выпил полстакана водки и бодро ответил:
— Аспирин?.. А как же?! Естественно, принял!..
Налил себе еще немного водки, выпил и крикнул в «детскую»:
— Что это мы с вами вместе расхворались, мама? Ну прямо кот Базилио и лиса Алиса...
В это время открылась входная дверь, вошла Фирочка с сумками и продуктовыми пакетами.
— Как мама?
— Ничего. Не хуже, слава те Господи... — ответил Серега, помогая Фирочке разгрузиться.
— Что у тебя с температурой?
— Нормальная.
— Нормальная — это сколько?
— Тридцать семь и семь. Но было же больше...
— Ты-то хоть не свались, Серенький!..
— Иди к матери. Я тебе поесть приготовлю.
— Не нужно. Я сейчас возьму нашу машину и поеду в колонию к Толику-Натанчику. Мне звонил Николай Иванович — Лидочкин отец и сказал, что договорился с заместителем начальника колонии по воспитательной работе: нам в порядке исключения дают внеочередное свидание с Толиком... А ты оставайся дома и паси маму. И завязывай с водкой...
— Лечусь, Фирка... Лечусь, родненькая, — дрогнувшим голосом ответил ей Серега и отвел в сторону глаза, полные слез...
Этот дом — как и дом Самошниковых, из разряда хрущевских пятиэтажек — стоял напротив, метрах в сорока.
Заяц сидел на подоконнике второго этажа и не спускал глаз с подъезда Самошниковых и с их «Запорожца», стоявшего рядом.
Одет он был, как и положено слесарю-сантехнику, — грязная телогрейка, черный рабочий комбинезон, сапоги с вывернутыми голенищами, вязаный «петушок» на голове, через плечо — сумка с инструментами...
Когда Фирочка открывала «Запорожец», к ней подошел высокий сосед по дому, спросил: