— Алик! — сверху сказал доктор Ивлев. — Плюнь на беспошлинную торговлю — думай о прекрасном!..
— А подарок для Ляльки мы тебе обеспечим! Да такой, что она сразу пойдет навстречу твоим гнусным домогательствам!.. — весело крикнула Таня.
Караван двигался мимо небольших магазинчиков, где в толпах праздношатающегося прилетевше-приплывшего сюда народа виделись знакомые лица судового экипажа. Молоденький третий помощник, кажется, уже слегка под хмельком, шел с двумя веселенькими официантками корабельного ресторана и несколькими ребятами из машинной команды.
Они заметили караван верблюдов, степенно шагающий мимо них, увидели раскачивающихся в ужасно неудобных железных стульчиках своего главного доктора Тимура Петровича Ивлева и шефа судового бюро информации и переводов Татьяну Закревскую и пришли в неописуемый восторг.
— Мо-лод-цы!.. — закричали они хором на весь остров. — Мо-лод-цы!!!
Тимур и Таня по-восточному прижали руки к груди и дурашливо раскланялись, чем вызвали не менее дурашливый, но искренний вопль юного штурмана:
— Вау-у-у!!!
У одной из лавочек, стоявшей рядом с тропой верблюжьего каравана, торговались доктор-терапевт Эдуард Юрьевич и его жена — старшая хирургическая сестра Ирина Евгеньевна.
Они обернулись на восторженный клич молоденького третьего помощника, увидели доктора Ивлева и переводчицу Закревскую на последнем пятом верблюде и потрясенно переглянулись.
— Это уже вообще черт знает что!.. — возмутилась Ирина Евгеньевна.
Эдуард Юрьевич осторожно выждал, когда караван отойдет от них подальше, и тихо сказал жене:
— Все-таки раньше, при Советской власти, когда за границей на берегу нам разрешали ходить только «тройками», все было намного приличнее. Вспомни, Ирочка, — «тройка» на каждого накладывала ответственность за свое поведение за рубежом, ну и... некоторые обязанности по отношению к другим товарищам.
Ирина Евгеньевна удивленно посмотрела на мужа. Видно было, что вторую половину его фразы о «некоторых обязанностях по отношению к другим товарищам» она услышала от Эдуарда Юрьевича впервые...
Ко второй половине дня к судну со всех сторон стали стекаться пассажиры и отпущенные на берег члены команды.
По трапу поднимались в таком порядке: первой шла усталая и счастливая Таня Закревская в какой-то немыслимой шапочке с козырьком и с огромным роскошным букетом неведомых тропических цветов...
За ней, точно в такой же шапочке, шел доктор Тимур Петрович Ивлев в черных очках на обгоревшем и уже облупившемся носу...
Третьим, легко шагая сразу через две ступеньки, точно с таким же букетом цветов, как и у Тани, поднимался боцман Алик Грачевский. Кроме букета, Алик бережно нес на весу какой-то таинственный, подарочно обернутый и обвязанный яркими шелковыми лентами, квадратный пакет. А за спиной у него болталась явно пустая сумка...
На судне, у трапа, всех возвращающихся встречал старший пассажирский помощник Константин Беглов. Весело и мило приветствовал пассажиров на любом языке, делал комплименты пожилым дамам, симпатично льстил старикам, еле передвигающим ноги по ступеням трапа, превосходно и от-точенно играл роль радушного хозяина, переполненного счастьем от возвращения гостей в «его» дом.
И, только увидев Таню Закревскую и доктора Ивлева, поднимающихся на борт судна, холодно улыбнулся:
— Как погуляли?
— Превосходно! — ничуть не скрывая своего восторга, ответила Таня. — Мне дарили цветы, меня катали на верблюде... Сказка!
Солнце садилось в островную бухту.
«Федор Достоевский» собирался к выходу из порта этого прелестного городка, и его почти незаметно, медленно и осторожно разворачивали два мощных буксира.
Замкнутый прямоугольник порта, ограниченный северным и южным волноломами, между которыми виднелся неширокий проход в открытый океан, в эти предвечерние часы был «густо заселен».
Еще два буксира потихоньку огтягивали от стенки мола либерийский супертанкер...
Кроме всего, основная часть противоположной береговой стены порта была занята местным яхт клубом.
Чуть ли не все пассажиры «Достоевского» высыпали на палубы всех этажей левого борта. Отход судна из порта, как и его приход к новой пристани, всегда вызывал оживление...
По пассажирскому коридору первого класса в белом халате быстро шел Тимур Петрович Ивлев. За ним, еле поспевая, тоже в халате, со стетоскопом на шее и с переносным кардиографом в руке, почти бежал терапевт Эдуард Юрьевич. Следом вприпрыжку мчалась фельдшер Луиза со специальным врачебным чемоданчиком на «все случаи жизни и смерти»...
Только что в корабельной медицинской части раздался тревожный звонок пассажирского администратора. Пассажир первого класса из триста двадцатой каюты подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес, вернувшись с прогулки, нетрезвый засел в баре, где ему стало плохо. Мойщик посуды и дежурный официант проводили его в каюту, где мистера Бриджеса при них же, в туалете каюты, обильно вырвало кровью коричневого цвета. «Не сможет ли доктор Ивлев срочно навестить мистера Джеффри Бриджеса?..»
Тимур быстро шел по коридору, проглядывая номера кают.
— Триста двадцатая! — Тимур резко остановился и без стука распахнул дверь каюты.
На небольшом диване возле приоконного столика, скорчившись, сидел Джефф Бриджес. Старый одинокий английский пьянчужка, который так нравился канадско-украинской тридцатипятилетней невинной девушке Галю Сердюк и который недавно в верхнем баре из чисто политических разногласий времен Второй мировой войны затеял драку со стариком немцем...
Валялся на полу телефон, на столике стояла бутылка с остатками виски, пустой стакан старик держал в руке.
Лицо у него было серое, глаза полузакрыты. Приподнял слегка голову, увидел Тимура и еле выговорил:
— А, док... Подыхаю... — Он показал стаканом на верхнюю часть живота. — Вот сюда как ножом ударили... И спать хочется...
Тимур вынул у него из пальцев стакан, нащупал пульс на запястье и быстро приказал Эдуарду Юрьевичу и Луизе:
— Кардиограмму! Давление!..
На корабельном мостике в чрезвычайно ответственные минуты швартовки или выхода из порта всегда много людей. Сейчас здесь находились капитан Николай Иванович Потапов, старший помощник капитана Петр Васильевич Конюхов, вахтенный помощник у рукоятей машинного телеграфа, рулевой, еще один штурман и пожилой испанец — лоцман порта.
Все разговоры и команды шли на английском. Только рулевой, изредка повторив команду по английски, дублировал ее на русский язык.
Лайнер был уже развернут носом к выходу в океан между волноломами.
Лоцман-испанец, прищурившись, посмотрел вперед, что-то прикинул в уме и спросил у Николая Ивановича:
— Капитан, вы не будете возражать, если мы отдадим кормовой буксир? Он нам больше не нужен.