— Несомненно, — подтвердил он. — Что ты хочешь увидеть в первую очередь?
— Все.
* * *
В Париже найдется тысяча мест, с которых можно начать выполнение подобной задачи, но, вне всякого сомнения, знаменитое кафе «Две обезьяны», что на бульваре Сен-Жермен, — одно из самых приятных и удивительных из них. Человек, настроенный критически, может сказать, что в нем чересчур много туристов, что вечно усталые и плоскостопные официанты не слишком-то любезны, а цены немилосердно высоки. Все это так, и все-таки нет места более удобного для наблюдения за парижанами, чем столик на террасе этого кафе. Отсюда можно целый день любоваться тем, как они занимаются своим любимым делом: прогуливаются, слегка позируют, критически осматривают весенние туалеты друг друга, обмениваются множеством поцелуев, гримасок и пожатий плечами — словом, смотрят людей и показывают себя.
К середине дня на улице стало совсем тепло, и только с Сены дул легкий ветерок — лучшей погоды для прогулки и не придумаешь. Молодые листочки на деревьях еще не успели потускнеть от паров бензина, и казалось, кто-то нарисовал их на ветках ярко-зеленой краской. Наверное, именно в такой день и была написана песня об апреле в Париже.
Люси сидела между двумя мужчинами и зачарованно крутила головой, точно наблюдала увлекательный теннисный матч. Как отличалось все, что она видела, от Нью-Йорка. Здесь было так много собак, так много курильщиков и красивых старинных зданий и еще удивительное ощущение простора, которое невозможно испытать в городе небоскребов: Кофе здесь был крепче, воздух пах по-другому, и даже Андре изменился. Люси наблюдала за ним, пока он общался с официантом. Когда Андре говорил по-французски, он словно переключался на более высокую скорость, руки и плечи приходили в движение, нижняя губа и челюсть чуть выпячивались вперед, а его речь казалась Люси, привыкшей к более резким англосаксонским модуляциям, чудесной и экзотической. И ужасно быстрой. Здесь все говорили очень быстро.
По предложению Сайреса решено было съесть что-нибудь легкое, чтобы не перегружать желудок перед долгим и изысканным обедом. Поэтому после кофе они заказали только по стакану «Божоле» и по сандвичу с ветчиной. Сгорая от любопытства, Люси откусила от доброй половины багета большой кусок, почувствовала во рту первый вкус французского хлеба и нормандского масла и, прожевав, повернулась к Андре:
— Не могу понять, почему они все не толстые. — Она взмахом руки обвела сидящих за столиками людей. — Вы только посмотрите, что они едят, и еще это вино. А потом все повторится за обедом. Как у них получается? Они что, сидят на какой-то особой диете?
— Вот именно, — подтвердил Андре. — Не больше трех блюд за ланчем, не больше пяти за обедом и никакого алкоголя до завтрака. Верно, Сайрес?
— Да, примерно так, милый юноша. Вы еще не упомянули ежедневную бутылку вина и рюмочку коньяка на ночь. И готовится почти все на сливочном масле. И как можно меньше физических упражнений. Это очень важно. И пачка сигарет в день.
Люси покачала головой.
— Ну ладно, может, я задала глупый вопрос, но факт остается фактом: до сих пор я не видела тут ни одного толстяка. Ни одного.
— Это часть так называемого «французского парадокса», — объяснил Андре. — Помните, несколько лет назад вокруг него было много шума. Тогда исследователи сравнили гастрономические традиции примерно двадцати стран. Они пытались установить связь между национальной диетой и уровнем сердечно-сосудистых заболеваний в стране.
— Я не уверен, что хочу об этом слышать, — признался Пайн, глядя в свой бокал.
— Вы будете в полном порядке, пока живете здесь, — поспешил успокоить его Андре. — По результатам исследований выходило, что самая здоровая диета — в Японии, что и неудивительно, раз они едят в основном рис и рыбу. Сенсацией стало второе место — его заняла Франция, несмотря на хлеб, сыр, фуа-гра, соусы, ланчи, продолжающиеся по три часа, и алкоголь. Разумеется, всем захотелось знать, почему так получается. Думали даже, что у французов есть какой-то секрет — хитрая диета, позволяющая им есть все что угодно и не расплачиваться за это здоровьем. А выяснилось, что все дело в красном вине.
— Да, я вспомнил, — кивнул Сайрес. — Об этом тогда много рассуждали по телевизору, а потом в Нью-Йорке винные магазины распродали свои запасы «Каберне-Совиньон» за двое суток.
— Все верно. А потом кто-то объявил, что процент заболевания циррозом печени во Франции выше, чем в Соединенных Штатах, и американцы опять вернулись к гамбургерам и коле.
— А какое место заняла Америка? — поинтересовалась Люси.
— Где-то внизу списка — четырнадцатое или пятнадцатое, кажется. И одно красное вино тут ничего не изменит. Я думаю, его роль преувеличена. Конечно, важно то ты ешь и пьешь, но не менее важно, как ты это делаешь. И тут в национальных традициях существует громадная разница. В Америке к пище относятся как к топливу: люди едят в машинах, на улице, могут проглотить обед за пятнадцать минут. А здесь еда — это удовольствие. Французы никуда не спешат, они сосредоточены на том, что едят, им нравится сидеть за столом, и они никогда ничего не перехватывают между приемами пищи. Невозможно представить, например, что президент Франции за своим рабочим столом будет хрустеть чипсами. Кулинарию здесь уважают, к ней относятся как к искусству. Лучшие шеф-повара популярнее кинозвезд. — Андре сделал паузу, чтобы допить вино. — Прошу прощения, я, кажется, прочитал целую лекцию. Но все это — правда. — Он повернулся к Люси. — Сама увидишь сегодня вечером.
— Я еще не рассказал вам, что звонил Францену из отеля, — вспомнил Сайрес.
— Ну и как? Все в порядке?
— О, это большой энтузиаст! — закатил глаза Сайрес. — Говорил только о меню и так, точно уже держит в руке нож и вилку, Сандеран, по его словам, один из величайших шефов. Встречаемся в ресторане в восемь. Должен сказать, он был очень дружелюбен, предложил мне называть его Нико. У меня такое чувство, что мы поладим.
Люси почти не слушала его, потому что наблюдала за высокой блондинкой в черной коже, переходящей улицу с борзой на поводке. Обе, и девушка и собака, вышагивали с высокомерной грацией, не обращая ни малейшего внимания на машины. Эффект был несколько подпорчен, только когда собака вдруг решила задрать ногу на стоящий у тротуара мотоцикл, на который как раз садился его хозяин. Тот тоже застыл с задранной ногой и попытался усовестить животное, но парочка, не проявляя никакой заинтересованности, пошла дальше.
— В Нью-Йорке они уже дрались бы, — заметила пораженная Люси. — А на собаку подали бы в суд. — Она покачала головой и повернулась к Сайресу. — Мы можем поговорить о деле?
— Конечно, — кивнул тот.
— Как вы думаете, в ресторан мне лучше надеть черное платье? Нет, шучу. Чего мы хотим добиться от Францена?
— Постараюсь сформулировать. — Устремив взгляд на кондитерскую «Липп» на другой стороне бульвара, Сайрес поправил свою бабочку. — Я хочу, чтобы он расслабился и почувствовал, что может доверять нам. Хочу, чтобы он рассказал, как начал работать на Денуайе и все, что он знает о подлиннике — где он сейчас и что с ним будет дальше. — Он улыбнулся Люси. — Словом, хочу, чтобы он поделился с нами тем, чем не имеет права.