Наступившее молчание нарушил только деликатный хлопок вылетевшей пробки да нежное шипение пузырьков в бокалах.
— Надеюсь, никто не станет возражать, если счет сегодня оплачу я? — перегнувшись через стол, негромко спросил Сайрес. — Я настаиваю.
Казалось, голландец, уже взявшийся за ножку бокала, обдумывает это заявление. Многообещающее начало, думал он. Этот Пайн приятно отличается от Хольца, скупого карлика, готового торговаться из-за каждого сантима.
— Очень щедрое предложение, — заметил он, слегка поклонившись. — Я уже чувствую, что сотрудничать с вами будет весьма приятно.
Сайрес оглядел своих соседей по столику.
— За искусство, — сказал он, поднимая бокал.
— И за бизнес, — отозвался Францен, — но только не на пустой желудок.
Пока двое пожилых мужчин обменивались любезностями, Люси и Андре занялись меню. Андре переводил на ухо Люси названия блюд, она слушала его с жадным вниманием, а их колени под столом то и дело касались друг друга. Со стороны можно было подумать, что они обсуждают предстоящую свадьбу, на деле же Андре пытался объяснить ей, что такое bigorneaux.
— Это такие моллюски, Лулу. Понимаешь, моллюски. Морские.
— Как рыба? Или как крабы?
— Нет, не совсем. Скорее как улитки.
— А что такое ris deveau [34] ? — невольно поежившись, поспешила спросить она.
— О, это очень вкусно. Но, наверное, тебе лучше не знать, из чего оно делается.
— Так ужасно?
— Так ужасно.
— Ну ладно, не знаю — и слава богу. А cuisses degrenouille?
— Изумительное блюдо. Похоже на нежнейшего цыпленка.
— Но не цыпленок?
— Нет. Лягушачьи окорочка.
— Ой.
Францен на минуту оторвался от меню, чтобы взглянуть на Люси.
— Могу ли я дать вам совет? — вежливо осведомился он. — У них тут есть одно блюдо, которого вы не найдете больше нигде во Франции, а возможно, и во всем мире — Canard Apicius. Рецепт придуман еще римлянами две тысячи лет назад. — Он замолчал, чтобы хлебнуть шампанского. — Это утка, но утка, не похожая ни на одну другую, зажаренная в меду и специях, утка в экстазе, я бы сказал. Вы будете помнить эту утку до конца своих дней. — Он сложил пальцы букетом, поднес к губам и звонко поцеловал. — Вы станете рассказывать своим внукам об этой утке.
Три пары глаз выжидательно смотрели на Люси.
— Знаете что? — широко улыбнулась она. — Я, пожалуй, возьму утку.
К тому моменту, когда официант пришел принимать заказ, Францен уже полностью взял на себя выбор блюд и проявил при этом недюжинную осведомленность и истинный энтузиазм. Когда втроем с официантом и сомелье они занялись обсуждением и подбором вин, их столик стал самым оживленным в ресторане. Андре сказал об этом голландцу, когда тот освободился.
— Все очень просто, — отозвался Францен. — Люди приходят в такие рестораны из ложных побуждений. Они едят здесь, чтобы произвести впечатление и доказать кому-то, что в состоянии истратить несколько тысяч франков на обед. А поскольку деньги для них — это святое, они и ведут себя как в церкви. — Он сложил ладони, возвел глаза к потолку и стал похож на престарелого херувима. — Они не смеются, мало пьют, они почти не получают удовольствия. Ну и какая радость официантам или сомелье работать с ними? Им неинтересно предлагать вино и еду людям, которых цена интересует больше, чем вкус. Фу! — Он осушил свой бокал и знаком показал официанту, что хочет добавки.
— Но мы совсем другие, — продолжал Францен. — Мы пришли сюда, чтобы есть, пить и наслаждаться. Мы верим в joie dе mangеr [35] . Мы как раз та аудитория, какая нужна шеф-повару. И люди, которые здесь работают, умеют это ценить. Мы уже сейчас им нравимся, а к концу обеда они будут угощать нас коньяком, вот увидите.
Энтузиазм Францена был заразителен, бордо и бургонское лились рекой и выгодно оттеняли творения одного из лучших парижских поваров, и скоро за столиком установилась вполне непринужденная и дружеская атмосфера. Сайрес никуда не торопился, предоставив вину и хорошей компании делать свое дело, и спокойно ждал подходящего момента, чтобы завести речь о цели их знакомства.
Разговор о ней зашел, когда все отдыхали после главного блюда, и начал его сам Францен.
— После такой утки у меня осталась только одна мечта — обедать тут каждый вечер, — сказал он, аккуратно промокнул усы салфеткой, а потом продолжил, точно размышляя вслух: — Постоянный столик, и вино уже дожидается меня в ведерке, и официанты знают все мои вкусы и пристрастия, и иногда шеф выходит поздороваться. Как это было бы славно.
Он аккуратно вернул салфетку за воротник рубашки, разгладил ее и с видом человека, принявшего решение, наклонился к Сайресу:
— А чтобы такая мечта осуществилась, надо много работать. Что вы хотите? Наш общий приятель из Нью-Йорка не сообщил мне никаких подробностей. Рассказывайте.
Опытный Сайрес, хорошо знающий о болезненном самолюбии и непомерной обидчивости творцов, начал с комплиментов незаурядному таланту голландца. Тот покачал головой и остановил его, подняв руку.
— Достаточно, мой друг, — улыбнулся он. — Вы говорите не с Пикассо. Я всего лишь бизнесмен с кистью в руке.
— Рад это слышать. В таком случае я перейду прямо к делу. Мне нужен Сезанн.
У Францена удивленно поднялись брови.
— Как странно! Я не делал его с девяносто второго года, а в этом году закончил уже второго, а сейчас вы заказываете мне третьего. Похоже, старик снова в моде. Такое иногда случается.
Ответить Сайресу помешал официант, подошедший, чтобы выяснить вопрос с десертом. Францен моментально забыл о Сезанне.
— Пролистайте меню до конца, — скомандовал он. — Вы непременно должны попробовать одну штуку. Обычно к сырам подают красное вино, но смотрите, что они придумали: камамбер с кальвадосом, эпуас с бургундской виноградной водной, а вью-бребис с мансанильей. Дивные сочетания! Какое воображение! Какая тонкость вкуса!
Покачивая головой, он еще долго изучал страницу, на которой более тридцати сыров предлагались каждый со своим алкогольным сопровождением. Прошло немало времени, прежде чем Францен вернул меню официанту и вспомнил о Сезанне.
— Я всегда им восхищался, — признался он, — и не только из-за картин. Если вас не затруднит передать мне бутылку вина, я расскажу вам свою любимую историю о Сезанне. — Он вылил себе остатки бордо, поднес бокал к свету, полюбовался, вздохнул и выпил. — Его, как и многих художников, недооценивали современники и часто критиковали люди, не достойные мыть для него кисти. Это произошло в Эксе, который, как вам, несомненно, известно, никак нельзя назвать мировой столицей живописи. Однако именно там проходила выставка его работ, и ее чрезвычайно охотно посещали местные критики. Однажды вышло так, что Сезанн остановился как раз за спиной у одного из них. Критик с наслаждением охаивал одну из выставленных картин, с каждым словом становясь все грубее, и после одного особенно невежественного замечания Сезанн не выдержал. Он постучал критика по плечу и тот обернулся к нему. «Месье, — сказал Сезанн, — срал я на вас». Разве можно на это что-нибудь ответить? Как бы я хотел видеть лицо этого критика. А вот и сыр!