– Увы и ах, Пенни, мы не можем туда войти, – вздохнула Кальпурния Фартинг, поднимая на лоб мотоциклетные очки и упиваясь красками леса, раскинувшегося впереди, его тенистыми тропками и печальными коричневыми птицами.
– Но почему? Там наверняка пекут блинчики, а я очень голодна!
– Мы должны позаботиться о стаде, дружочек. Зимовка велосипедов – дальше к северу, у моря, где масляные приливы в никелевых бухтах. Мы станем там лагерем, и я спою тебе «Моноциклики мои» и «Жил-был мопед когда-то», ты же любишь эти песни! Остальные ве́лики догонят нас, мы отведем их на водопой, и я дам тебе покурить мою трубку.
– Может, останемся хотя бы на одну ночь? Пожалуйста! – взмолилась Пенни, в отчаянии дергая себя за косички.
Кальпурния вздрогнула всем телом.
– Лучше туда не ходить, если у тебя там нет… срочных дел. У Осени жадное сердце, сентябрь – это начало смерти. – Эльфина посмотрела на серьезную девочку в оранжевом платье и усмехнулась, сообразив, что же она сказала. – Простите за невольный каламбур. Радуйся, Пенни, что в наших пределах осень коротка. Что ж до тебя, Сентябрь, так и хочется посоветовать тебе быть осторожной, но, думаю, твои уши к таким советам глухи. Просто не забывай, что осень еще называют листопадом, а упавшие листья никогда не поднимутся обратно.
– Прощай, дракоша! – прощебетала Пенни. От-А-до-Л все еще переводил дух после изматывающего трехдневного марш-броска через равнину, поэтому не стал с ней спорить и даже позволил ей чмокнуть свой коготь. – Прощай, Суббота!
Кальпурния Фартинг порывисто протянула руку Субботе, но когда он протянул свою, не пожала, а поцеловала его пальцы, как джентльмен целует руку леди. Она присела и заглянула мальчику в глаза.
– Я должна кое-что сказать тебе, марид!
Суббота спокойно ждал.
– Мы хоть и не родня, но скажу тебе, как обреченная обреченному, – послушаешь?
Он кивнул. Она приблизилась и стала шептать ему на ухо, чтобы не услышала Сентябрь.
Та и не слышала, но у нас с вами есть особые привилегии. Я расскажу вам, что шептала Кальпурния Фартинг:
– Парадокс похищенных, – шептала она, – состоит в том, что они всегда должны спускаться во тьму нагими и одинокими. Но вернуться обратно к свету в одиночку – не могут.
Свет в Осенних Провинциях – это всегда свет раннего полдня, тот золотой, идеальный свет, что падает наискосок, и вздыхает, и отбрасывает на землю мягкие тени.
Сентябрь, разумеется, ничего не отбрасывала.
Но тени остальных путешественников, длинные и тонкие, брели за ними через кроваво-красный лес. Все они были обеспокоены пропажей соплеменницы и старались держаться в стороне от того места, где должна была быть тень девочки. Тени вообще очень дружны. Подобно тому как люди заводят друзей и пускаются с ними в приключения, их тени тоже предпочитают вместе шалить, вместе дрожать от страха, вместе ликовать после победы над тенями врагов, и все это совершенно незаметно для нас, думающих, будто мы сами виляем своими хвостами. Так что тень Вивернария была опечалена потерей спутницы, и тень марида заразилась ее мрачным настроением.
И все же, катя по широким и ровным тропинкам, они не могли не восхищаться тем, как хрустящие коричневые листья взвивались из-под колес, словно крошечные крутящиеся дервиши, и снова оседали. То там, то тут раздавалась печальная птичья песнь. Ветер пах дымом, хлебом в печи и яблоками. Суббота закрыл глаза и дышал ртом, как кошка, чтобы вобрать в себя все. От-А-до-Л бежал вприпрыжку.
– Поистине, Осень – мое время года, – рассказывал алый зверь, пофыркивая. – Весна, Лето и Зима – все в моей части алфавита, а мне больше по душе Осень. Я люблю ее за то, что в ней есть что любить.
Они могли бы так и плутать по лесу, не встретив ничего, кроме поганок и желудей. Однако, учитывая привычку волшебных городов непременно кидаться под ноги путешественникам, все сложилось иначе. Не успев закончить дискуссию о том, кто это так славно поет в лесу, соловушка или воробушек, они попали прямехонько на ратушную площадь городка под названием Меркурио. И хотя туфли Сентябрь, темные и коварные, много вращались в свете и знали, где, что и как, дело могло быть вовсе и не в них.
«Похоже, все города в этой Стране построены из каких-то странных материалов», – подумала Сентябрь. Ибо некий безумный булочник построил Меркурио из пышных буханок, покрытых сахаром и скрепленных масляным раствором. Тяжелые карнизы хлебных корок нависали над дверями из маленьких булочек, что подают к обеду. Некоторые домики были так малы, что Сентябрь, если бы ей это пришло в голову, могла бы протянуть руку и отломить кусочек крыши, чтобы перекусить на ходу. Но большинство домов были громадными, куда выше деревьев, – башни из пирогов, темных и ароматных. Улицы были вымощены шляпками кексов, а из всех фонтанов било свежее сладкое молоко. Словно та ведьма из сказки, что построила пряничный домик, обзавелась множеством друзей и решила учредить строительную компанию.
В центре площади возвышалась статуя из пышек, изображавшая даму, которую Сентябрь уже хорошо знала. Перед благосклонным взором статуи раскинулся стол, ломившийся от кушаний: яблоки в тесте, яблочные тарталетки, яблоки в карамели, а еще яблочный чатни в больших хрустальных чашах, огромные жареные гуси, отливающие коричневым и золотым, огромные картофелины и репы, дымящиеся на разрезе, ромовые бабы и черничные пироги, длинные тянучки, перевязанные как снопы пшеницы, суп-пюре в супницах в форме звезды, золотистые блины, печатные пряники, груды грецких и лесных орехов, конусы масла в виде сосновых шишек, гигантский кабан, зажаренный на вертеле, с грушей в зубах и петрушкой в копытах. А еще тыквы, тыквы повсюду: оранжевый суп из тыквы, булькающий в мисках, выдолбленных из тыквы, тыквенный хлеб, тыквенные кексы, пенистое тыквенное молоко, тыквенные бисквиты со взбитыми сливками, куропатки, фаршированные тыквой, и тыквенные пироги всех размеров и форм, остывающие на чистой скатерти.
За столом не было едоков и никто не охранял это изобилие. Вивернарий, марид и человеческий детеныш в голодном оцепенении уставились на пиршество. За последние дни у них и крошки во рту не было, не считая вяленых покрышек и виски из колесной смазки. Аэл ступил было вперед, но замешкался.
– Это наверняка чье-то, – проворчал он.
– Наверняка, – согласился Суббота.
– А мне все равно нельзя это есть, – уныло промолвила Сентябрь. – Целый пир откуда ни возьмись, и ни души вокруг! Кто это готовил, для кого? Это уж точно Волшебная Еда.
Из-за кабана проворно вынырнул человечек, который будто там и стоял все это время, хотя ног его под столом никто не видел. У него был длинный узкий нос, загнутый вниз крючком, будто птичий клюв, каким удобно доставать жуков из-под коры. На этом носу сидели квадратные очки, через которые глядели оранжевые с красным ободком глаза, будто уставшие от чрезмерного чтения. Человечек потирал ручки, на которых было только по три пальца, таких же длинных и крючковатых, как его нос. Кожа его была темно-коричневая, словно хорошо пропеченный хлеб. Но самым странным в его облике была одежда: твидовый пиджак с бархатными заплатами на локтях, жилет цвета жженого сахара, клетчатые брюки цвета подгоревших тостов и галстук в виде дубового листа осенних оттенков, от зеленого до увядающе коричневого, весь в мельчайших дырочках и с булавкой-желудем. Поверх этого наряда на сутулые плечи человечка был накинут некогда белый, но пожелтевший от времени лабораторный халат.