— Зачем это? Ты понимаешь, что ты делаешь?

— Всего лишь собираюсь заняться любовью со своей женой, — заявил он, продолжая настойчиво подталкивать Марьяну к кровати. — Нужно же ознаменовать мое чудесное спасение и возвращение к новой жизни.

— К новой жизни? — совсем теряя над собой власть, пробормотала она.

— Как Феникс из пепла. Или Осирис, разрубленный на части.

Больше не в силах сопротивляться, Марьяна позволила уложить себя на постель. И, поддаваясь его натиску, подумала, что обещание новой жизни ещё может возродить её почти умершие надежды, как возрождались упомянутые им боги и персонажи легенд.

Когда всё закончилось, прикрыв в изнеможении глаза, ощущая приятную пустоту внутри себя, чувствуя, как Георгий ласково треплет и накручивает на пальцы её волосы, Марьяна вдруг нащупала где-то в уголке сознания помеху, крадущую полноту этого неожиданного счастья — как горошина под периной или камешек в туфле. Тогда она вспомнила про флакон, который дала ей гадалка и который она так и не достала из сумки. И тут же подумала, что обещание ведьмы всё же сбылось.

Конечно, это было всего лишь совпадение, но теперь она не могла отделаться от мысли, что настоящей причиной взрыва была не злая воля террористов или неких политических сил, а её жадное желание вернуть себе то, что принадлежит ей по праву.

— Ты что-то хотел мне сказать? — осторожно напомнила она, садясь на постели и прикрывая грудь простыней.

— Сказать?

— Про новую жизнь, которую мы теперь должны начать.

Георгий посмотрел на неё и совершенно невпопад спросил:

— Может, нам попробовать завести ребенка?

Она ожидала услышать совсем не это. Ей тут же пришло в голову, что его внезапная вспышка страсти была вызвана не возвратившимся чувством, а какими-то практическими соображениями. Тут же она почувствовала стыд своей наготы перед ним и начала одеваться, вытаскивая из складок простыней свою одежду, нервно отвечая:

— Не знаю. Это слишком серьезный шаг. Я не готова обсуждать это сейчас. Мне нужно в ванную.

Георгий поймал её за рукав пижамы.

— Маша, ну конечно, сейчас мы ничего не будем обсуждать. Сядь. Я просто хочу, чтобы ты знала: ты очень важный человек в моей жизни. Очень близкий мне человек. Я не хочу тебя потерять. Правда. Это не просто слова.

«Конечно же, это просто слова, если не говорится главное», — возразила она мысленно и всё же села на постель, посмотрела ему в лицо. И вместо нужного вопроса зачем-то произнесла:

— Ты будешь спать здесь или пойдешь к себе?

— Как тебе удобней, — ответил он, глядя на неё с кротостью, совсем не идущей к его размякшему после секса и алкоголя лицу.

— Тогда я бы хотела привести себя в порядок. Одна.

Он взял с прикроватной полки бокал с коньяком.

— Хорошо. Понимаю, ты на меня в обиде. Это справедливо. Я веду себя по-свински, это следует признать.

— Ты наконец-то заметил? — горько усмехнулась она.

— Признаю, это не лезет ни в какие ворота, — всё с той же кротостью кивнул он. — Свинство и глупость, если трезво посмотреть. Карлсон, который живет без крыши.

«Если ты прекратишь это немедленно, у нас еще будет шанс хоть что-то вернуть», — хотела сказать Марьяна, но он опередил её:

— Понимаю, как тебе должно быть неприятно…

«Неприятно?» — удивилась она этому вялому, ничего почти не значащему слову.

Он взял её руку, поднес к губам.

— Я не хотел тебя обманывать, поверь. Думал, всё будет иначе… Что я справлюсь. Но я не могу измениться. Это сильнее меня. Прости…

Марьяна испугалась, что он сейчас начнет исповедоваться в тех низменных чувствах, о которых она не могла думать без дрожи брезгливости. Ей было так больно и стыдно, что она вскочила, схватила с туалетного столика расческу, и сама начала быстро говорить:

— Я очень устала сегодня, Георгий. Много проблем по отчетам, и Шамшева, и эта жара… Я очень хочу спать. Рада, что с тобой всё в порядке, но давай поговорим потом.

— Хорошо, — сказал он и начал отыскивать на полу свои носки, немного нелепый, как все мужчины в этот момент.

Отворачиваясь, чтобы не видеть его всегда непристойной из-за чрезмерности признаков пола наготы, она подумала, что гадалка и в этом не соврала — то, что Марьяне хотелось получить от этого мужчины, уже целиком было отдано другому, и всё, что оставалось ей — довольствоваться похмельем в чужом пиру. Перед ней было всего два пути — расстаться с ним или смириться, и в обоих случаях она терпела унизительное поражение, которое делало её глупой и жалкой, прежде всего в собственных глазах.

— Я хотела спросить у тебя одну вещь, — отвлеклась она, останавливая Георгия уже в дверях. — Почему мы не можем нормально разделиться с Сирожами? Почему не отдать им «Альмагест», раз они так хотят?

— Потому, что я не хочу, — ответил он с улыбкой, приподняв бровь.

Глава 2. БОГИ ЖАЖДУТ

На кремлевских городских воротах надписано было (теперь уничтожено): Спаси, господи, Град сей и люди твоя.

Борис Пильняк

Вальтер прилетал в Москву из Ханты-Мансийска, где он каким-то боком вписался в проект модернизации перерабатывающего комбината с крупными госинвестициями. Георгий встречал его в аэропорту. В последний год партнер «крутился» не только в столице и в Питере, но и в регионах, не упуская случая попользоваться и человеческим ресурсом российской глубинки. Ханты-Мансийск он тоже осваивал со всех сторон — уезжая, показывал фотографии белокурого лыжника двадцати трех лет с румянцем во всю щеку, а в пару к нему крепыша-лейтенанта ракетных войск, который снялся в кителе, фуражке и обнаженный ниже пояса.

У Георгия Максимовича, которого раньше забавляла всеядность компаньона, теперь его откровения вызывали нечто вроде душевной отрыжки. Сам он как-то перестал находить удовольствие в случайном разврате. Сейчас его вполне удовлетворяло то разумное, как ему казалось, равновесие в распределении себя между работой, семьей и личной жизнью. Игорь по-прежнему оставался самым остросюжетным его приключением, и влиять на этот выбор уже не мог никто из близких, даже Марьяна и Максим. Он даже отчасти гордился тем, что отстоял свое право на свободу без открытой конфронтации с женой. Хотя порой осознавал, что замок его благополучия построен на зыбком песке.

Вальтер вышел в зал прибытия одним из первых, со своей чуть язвительной улыбкой на полных лиловато-розовых губах. Он открыл объятия навстречу Георгию и смачно выругался по-русски, выражая предельную радость.

Костюм ладно сидел на его поджарой мальчишеской фигуре, шея была закрыта шелковым платком, и лицо, освеженное загаром и косметическими уколами, матово сияло. Старость видела, что маленький швейцарец не намерен сдаваться без боя, и временно отступила с завоеванных позиций.