– Алло! Флёр!
Почти сразу ей ответил жизнерадостный голос:
– Здравствуйте, Элиана.
– Флёр, мы кое-что сможем сделать для Хакинг-клуба на телевидении. Но… скажите, вы проверили… ну, насчет того, что было в тот вечер?
– Да, можете быть спокойны. Никто запись не просматривал, кроме вашего коллеги Фарида. Но он не делал никаких копий. Он уверил меня в этом.
Спазм, куда более болезненный, скрутил внутренности Элианы, но она не хотела показать, что ей страшно, и сумела выдавить:
– Большое спасибо, Флёр. До скорого.
До чего наивна эта девчонка. Элиана перед камерой кричала: «Долой ВСЕКАКО и мировой капитализм!» – и ее злейший враг получил доступ к записи. Все это было не более чем шуткой, но кто этому поверит? Секретарша постучалась, приоткрыла дверь и сообщила, что третий посетитель выражает нетерпение. Взбешенная, Элиана велела ему еще подождать.
В соответствии с досье, которое было передало Элиане, Франсис Люрон хотел создать внутри ВСЕКАКО нечто вроде клуба для встреч геев. Элиана из принципа поддерживала гомосексуалистов, но, когда служащий «Экспресс-почты» вошел в кабинет, она почувствовала отвращение. Этот активист голубого движения с бритой головой и шарами бицепсов на тщедушном теле, казалось, пришел заполнить кабинет своим комплексом ущемленности. Под гомосексуальной воинственностью чувствовался сварливый чиновник, неудовлетворенный типчик. Но первым делом он объявил, что является преданным зрителем «Бунтарей».
– Думаю, мы неплохо делаем свое дело, – признала Элиана.
Затем Франсис оглядел кресла, потрогал их и воскликнул:
– Мучительная мебель! Гениально!
Торопясь немножко пострадать, он решительно уселся в кресло, положил руки на подлокотники и принялся излагать свой проект: создание внутри фирмы клуба встреч геев, лесбиянок, би– и транссексуалов, который организовывал бы информационные заседания (налоги, лечение СПИДа, гомосексуальность внутри корпорации), но также и развлекательные мероприятия – выезды геев на уикенды, экскурсии геев к историческим памятникам, отдых геев на лыжных курортах или на море. Он также подумывал о дискуссионном форуме, который позволил бы встречаться геям, лесбиянкам, би– и транссексуалам.
Элиана смотрела на него, и у нее возникла злобная мысль: а может, некоторые мужчины становятся гомосексуалистами по причине комплекса, порожденного их внешностью? Не является ли это некоей формой стыда, который отдаляет их от женщин? Отвечала она без всякого энтузиазма: если речь идет о создании клуба внутри корпорации для того, чтобы сделать проблему геев банальной и привычной, что она рассматривала бы как дело благородное и бунтарское, то это ее вроде не касается.
Франсис насупился, заподозрив гомофобию:
– Как это не касается? Меня удивляет, что вы произнесли это слово.
– А почему бы мне не произнести его?
– То, что происходило во время войны, большинства французов тоже не касалось!
Лицо Элианы побагровело. Она терпеть не могла, когда на нее нападали на территории, с которой у нее было связано лишь смутное семейное воспоминание, отдаленное эхо лозунга «Маршал, [17] мы с тобой!», каковой твердили ее деды во время оккупации.
– А какие у вас доказательства, что я не еврейка? И где доказательства, что вы не были бы коллаборационистом, [18] а я – участницей Сопротивления?
– Но это не мешает вам сегодня сотрудничать с Менантро.
Замечание это задело журналистку, испытывающую чувство вины по причине финансовых обещаний администрации. Она попыталась оправдаться:
– Просто я веду борьбу на самом высоком уровне.
Франсис, перепугавшись, что зашел слишком далеко, заявил:
– Мы с вами оба бунтари. Потому-то я и пришел к вам.
После этого заявления его физиономия каторжника прояснилась и он сообщил:
– А мой друг знает вас. Вы были вместе на Капри. Помните Фарида, молодого гения информатики?
Фарида? Он сказал – Фарида? У Элианы отлегло от сердца: кажется, ей повезло. Фарид, тот самый молодой араб, в разговоре с которым она все время совершала бестактности, Фарид, у которого в руках грозное оружие против нее… И вот оно, решение проблемы. Поднявшись из-за стола, словно весь предшествующий разговор был всего лишь проверкой, она заговорила уже куда более благожелательным тоном:
– У вас есть характер, мне это нравится. Попробуем что-то сделать вместе.
Видно было, что голубой испытывает облегчение. Он сказал:
– Вы все начинаете с отказа, а у меня есть для вас одно предложение.
Он опять заерзал в кресле, а она, бросив на него сообщнический взгляд, перешла на «ты»:
– Почему на «вы»? Мы ведь с тобой здесь для того, чтобы бороться, верно? – И, видя, что он не решается, она подбодрила его: – Ну давай говори!
– Хорошо. Это насчет вашей… твоей передачи. По правде сказать, мне немного неловко, но Дело касается моих отношений с моим другом.
Как он поджал губки, произнося «с моим другом»! Элиане страшно хотелось поправить его: «Говори, с моим мужчиной, так будет честней». Но она промолчала.
– Есть одна очень важная тема, которую ты должна будешь поднять: усыновление геями детей, а также ползучий фашизм, запрещающий геям, лесбиянкам, би– и транссексуалам создавать настоящие семьи.
Элиане была ненавистна сама идея семьи, но она поддерживала требования об установлении родительских прав гомиков. Идея насчет супружеской пары геев казалась ей жалким подражанием супружеству гетеросексуалов, но она терпеть не могла жеребячьи смешки тех, кто неизменно готов оплевать любые новые формы семьи, в которой у ребенка «два папочки» или «две мамочки». Смех этот свидетельствовал об отсутствии сочувствия к страданиям и отсутствии воображения при столкновении с новыми формами желания иметь ребенка.
– Думаю, это неплохая тема! Если я буду делать такую передачу, ты примешь в ней участие?
Оробевший Франсис проблеял что-то невразумительное. Элиана выдержала паузу и доверительным тоном осведомилась:
– Но ты хотел бы иметь ребенка с Фаридом?
– Просто мечтаю. Он, мне кажется, побаивается. Но если он увидит, что все уже сделано, то…
Похоже, у Элианы на руках были козырные карты; так что она сможет доказать Фариду, что вовсе не является недоброжелательной особой, какой она могла показаться ему на Капри. Она пообещала Франсису вскоре вызвать его и проводила до двери, а он все потирал ягодицы, истерзанные стекловолокном. В завершение она произнесла тоном матери – защитницы малолетних: