Бережковский нетерпеливо повернулся к городскому телефону:
— Ну, в чем дело?!
— Сообщение второе, — сказал тем временем автоответчик.
Бережковский полез на шведскую стенку, попробовал сделать уголок.
Голос Карояна из автоответчика:
— Андрей Петрович! Сцену я получил, но она в гроте! А в Коктебеле ни одного грота нет! Что делать?
Автоответчик:
— Сообщение третье.
И голос жены:
— Андрей, я не понимаю! Ты убежал без завтрака. Она что, тебя теперь и завтраками кормит? Или у тебя нетерпеж?
Автоответчик:
— Сообщение четвертое.
Мужской голос:
— Андрей Петрович, это Добровольский. Я посмотрел вашу новогоднюю заявку. Дочки, скинувшись, посылают маме мужика на Новый год. Это, конечно, смешно и талантливо, как всегда. Но к сожалению, мы не можем это взять. У нас государственный канал, мы не можем секс пропагандировать, мне за это в Кремле яйца оторвут. Да и Эрасту тоже. Мой совет: отдайте это в театр или Роднянскому на СТС…
Звонок междугородней.
Бережковский спрыгивает со шведской стенки, хватает трубку:
— Алло!
— Салехард заказывали? Говорите! Гинзбург на линии!
— Алло, Семен Львович? — сказал Бережковский.
— Да, слушаю вас, — ответили на том конце.
— Доброе утро. Вас беспокоит Андрей Петрович Бережковский из Москвы. Не знаю, знакомо ли вам мое имя…
— Знакомо, Андрей Петрович. И по книгам, и по телевизору. Чем могу служить?
— Благодарю вас. Знаете, я звоню по поводу одной вашей пациентки. Вы сейчас будете ее оперировать…
— Зотова, что ли?
— Ее зовут Елена…
— Елена Зотова. И что?
— Я… Я хотел поинтересоваться: какой у нее диагноз?
— Диагноз? Простите, Андрей Петрович, вы ей кем приходитесь?
— А… А это важно?
— Конечно. Надеюсь, вы знаете: я, как врач, не имею права оглашать диагноз своих пациентов никому, кроме самых близких. Вы с ней в близких отношениях?
— Нет. Скорее — в далеких.
— Вот видите!
Но Бережковский не сдавался:
— Хорошо, доктор, а можно я спрошу вас иначе: у нее есть шансы?
— Странный вопрос. Как вы думаете, стал бы я оперировать, если бы шансов не было?
— Значит, есть. Спасибо! И последний вопрос, можно?
— Пробуйте.
— Как она выглядит?
— Она? Она выглядит молодцом. Все будет хорошо, не волнуйтесь.
— Вы меня не поняли. Я имею в виду: как она внешне?
— И внешне все будет в порядке. Шов, конечно, останется, но уверяю вас — через месяц вы его даже не заметите.
— Шов? А где будет шов?
— Извините, Андрей Петрович. При всем почтении к вашей известности…
— Хорошо, хорошо! — в отчаянии сказал Бережковский. — Вы не имеете права. Но как мужчина мужчину я вас могу спросить: она красивая женщина?
— А вы… — изумился салехардский доктор. — Вы что? Никогда ее не видели?
— Нет, — признался Бережковский.
— А звоните! Странно…
— Я знаю, что странно. И все-таки! Это же не врачебная тайна, правда?
— Действительно, не врачебная. Вы помните Гурченко в первых фильмах? Когда ей было лет двадцать пять, помните?
— Еще бы! Неужели она похожа?
— Ну, или Удовиченко в «Месте встречи». Или Анук Эме в «Мужчине и женщине»…
— Вы шутите!
— И еще Софи Лорен, только худенькую — можете себе представить?
— С трудом…
— А теперь отпустите меня, Андрей Петрович. Я должен идти и резать эту роскошную женщину. До свидания.
Долгие гудки отбоя.
Бережковский положил трубку, вздохнул, прошелся, снова взял трубку, набрал номер и спросил:
— Коля?
— Нет, Сережа, — ответил юношеский голос.
— Привет, Сережа. Это Бережковский. Мне пиццу…
— И два пива. Уже несу.
Бережковский положил трубку, и в тот же миг телефон под его рукой взорвался новым звонком, который Бережковский проигнорировал и дождался, когда включился автоответчик:
— Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение.
После чего послышался голос Елены:
— Здравствуйте, Андрей Петрович. Это Елена. Тут стоит Семен Львович, я очень тронута, что вы ему позвонили…
Бережковский сорвал трубку:
— Алло! Елена!
— Да, Андрей Петрович, здравствуйте! — ответила она. — Спасибо, что вспомнили обо мне. Я и не рассчитывала.
— Перестаньте! Где вы сейчас? Как себя чувствуете?
— Я уже в операционной. Боюсь ужасно. Вернее, боялась. А теперь, когда слышу ваш голос, стала успокаиваться. Раз произошло одно чудо — я вас слышу, то произойдет и второе: я выживу. Правда?
— Конечно! Конечно! — заверил он. — Все будет хорошо!
— Ваш голос на меня так чудесно влияет, даже странно. Я как будто пью его. У меня есть еще пара минут, пока не начал действовать наркоз. Расскажите мне что-нибудь.
— Что же вам рассказать? Давайте я прочту вам стихи. «Ты устала, дорогая, триста с лишним дней в году — дни труда, и ты в трамвае задремала на ходу. Крепко сомкнуты ресницы, брови подняты дугой, кто тебе сегодня снится, мой товарищ дорогой? Это, может быть, красавец по лицу и по уму — я деталей не касаюсь, но завидую ему. Я себя последней спицей не считаю, нет, и мне тоже бы хотелось сниться многим девушкам в стране. Но тебе, с которой вместе общим делом я живу, для которой столько песен написал я наяву, мне б особенно хотелось передать во сне привет. Это, может, мягкотелость. Что ж поделаешь! Поэт…» Вы уже засыпаете?
— Нет. Это ваши стихи?
— Это Иосиф Уткин, он погиб в сорок четвертом. А до войны был очень знаменит, у Маяковского есть такие строки: «Давайте разделим общую курицу славы, товарищ Светлов и товарищ Уткин!»
— А у него… — сказала она не то затихающим, не то слабеющим голосом, — у него есть что-нибудь в духе Бережковского?
— То есть?
— Ну, вы понимаете…
— Кажется, понимаю. Сейчас… «Нет, что-то есть такое выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке. И это Вас, когда потухло, я у груди пронес назад, как девочка больную куклу, как руку раненый солдат. Вы на далеком повороте не друг, не брат и не родня. Но нет, но нет — Вы не уйдете, Вы не уйдете от меня! И, даже предаваясь плоти с другим, Вы слышите, с другим, любовь свою вы назовете библейским именем моим! И это выше, выше, выше разлук и холода в руке — я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке!»