— Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…
В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью-Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:
Как я люблю тебя?
Я люблю тебя так,
Что скажи мне хоть слово,
Подай мне лишь знак,
И я в небо взлечу,
Проплыву океаны,
Чтоб с тобою быть рядом,
Дорогой мой, желанный!..
У Петелькиной были такие сияющие глаза, такая трогательная наивность, свежесть и искренность не то природного таланта, не то первой девичьей влюбленности, что даже самые придирчивые члены комиссии не прерывали ее. И она продолжала, зардевшись:
Как я хочу тебя?
Я хочу тебя так,
Что душа замирает
И сердце томится,
И к тебе каждой клеточкой тело стремится!
О, как хочу, как хочу я тебе
Тоже ночами хоть изредка сниться!..
Даже Лариса Ивановна Удовиченко перестала обмахиваться газетой «Известия» с заголовком о неминуемом крахе экономики и с удивлением рассматривала Петелькину. А та все спрашивала у профессора Джигарханяна:
Как я люблю тебя?
Больше, чем свет!
Больше, чем радость!
Сильнее удачи!
Так я люблю тебя!
Так! Не иначе!..
И умолкла.
Члены комиссии тоже молчали, разглядывая ее — юную, лучеглазую, не то ребенка, не то уже взрослую.
— Гм… — сказала Удовиченко. — Детка, это чьи стихи?
Петелькина покраснела:
— М-м… мои…
— Твои? А сколько тебе лет?
— Шест… — начала Петелькина, но тут же поспешно поправилась: — Семнадцать. Вчера исполнилось, честное слово! — И показала паспорт. — Вот…
— Не нужно, — сказал Джигарханян. — Вы откуда приехали?
— Из Сибири, Уярска.
Тем временем в коридоре толпа абитуриентов, прильнув ухом к закрытой двери, недоумевала:
— Что там происходит? Они ее уже шесть минут держат! Другие за минуту вылетают…
А в душной аудитории профессор Джигарханян, трудно дыша и обмахиваясь газетой, произнес:
— Стихи… хорошие… А что вы еще умеете?
— Еще я танцую, пою…
— Хорошо. Спойте.
Но Петелькина успела спеть лишь два слова — «Сронила колечко со прав…» — как Удовиченко ее остановила:
— Достаточно. — И повернулась к секретарше комиссии: — Дайте ей направление в общежитие. — А Петелькиной: — Девушка, вы допущены к первому экзамену.
Петелькина пулей выскочила в коридор и, сшибая абитуриентов, ринулась к другой аудитории, под дверью которой стояла аналогичная толпа.
— Зина! Зинка! Меня допустили!!!
Зина, ее ровесница и землячка, бледная от страха перед экзаменом, бросилась ей навстречу.
— Дай подержаться! У меня колени дрожат! Дай за тебя подержаться!
Они обнялись, но Петелькина тут же вырвалась.
— Где телефон? Где тут телефон? Я Зое должна позвонить!
И, найдя телефон-автомат, сообщила в трубку:
— Теть Зой, мне только чемодан забрать! Я в общежитие переселяюсь! Я на первый тур прошла! Куда приехать? В мебельный? На Пресню? А где это?
Читая вывески магазинов, Петелькина — с заплечной сумочкой-рюкзачком — весело и чуть ли не вприпрыжку шла по Красной Пресне. Несмотря на чудовищную жару, она так ярко светилась счастьем, юностью и голыми коленками, что на нее заглядывались встречные мужчины, а сорокапятилетний Павел Кибицкий даже притормозил свой «лексус» и повел его рядом с ней.
Но заговорить не успел — всю улицу вдруг запрудила колонна шахтеров, направлявшихся к Белому дому в поддержку пикетчиков. Они стучали касками, трубили в рожки и несли транспаранты: «ШАХТЕРАМ — ЗАРПЛАТУ, ЕЛЬЦИНА — НА РЕЛЬСЫ!», «КУЗБАСС С ТОБОЙ, ВОРКУТА!», «ДОЛОЙ ВОРОВ-МИНИСТРОВ!», «НЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВУ МАРОДЕРОВ!». В передней шеренге шагал сорокалетний руководитель с мегафоном и возглашал на всю Пресню:
— Хватит Ельцину рулить! Даешь всеобщую стачку!
А колонна шахтеров печатала шаг, стучала касками по крышам замерших на обочинах машин и скандировала в такт ударам:
— Кровососы и мародеры!
Верните
зарплату
шахтерам!
Петелькина остановилась — ей это шоу понравилось.
А руководитель продолжал выкрикивать в мегафон:
— Кремлевские засранцы! Хватит грабить страну!
А шахтеры опять:
— Кровососы и мародеры!
Верните
зарплату
шахтерам!
А он:
— Долой новых буржуев! Ельцина — в забой! Кириленко на мыло!
Тут накатившей колонной шахтеров Надю больно прижало к «лексусу», и Кибицкий опустил стекло:
— Девушка, садитесь, а то раздавят!
Надя подумала и села в машину, сказала, глядя на шахтеров:
— И правильно! У нас, вы знаете, света нет, мама уже семь месяцев зарплату не получает!
Проходящий мимо машины шахтер на ходу стукнул каской по крыше «лексуса» и ушел дальше, продолжая выкрикивать про кровососов и мародеров.
— У нас — это где? — снисходительно спросил Кибицкий.
— В Сибири, в Уярске. Уярская ГЭС — слышали?
— Никогда…
А Петелькина уже освоилась в машине:
— Ой, у вас прохладно!
Между тем колонна шахтеров иссякла, ее передние ряды свернули с Пресни к Белому дому, и Кибицкий тронул машину.
А Петелькина увидела мебельный магазин на углу Волкова переулка и Красной Пресни.
— Ой! А мне сюда, в мебельный!
— Жаль, — огорчился Кибицкий. — У вас есть телефон?
— Был, но уже нету. Я в общежитие переселяюсь.
— В общежитие? Зачем?
— А вгиковское! Я на первый тур прошла. — И Петелькина, взявшись за дверную ручку, улыбнулась: — Так что следите за экраном! И остановите, пока!
— Постой! Знаешь что? Вот моя визитка, позвони мне.
— Вы тут в Москве все чокнулись, что ли?
— Почему?
Петелькина открыла свою сумочку-рюкзачок:
— Смотрите! Я тут всего третий день, а у меня — смотрите! — И достала пачку визиток. — Какие-то банкиры, менеджеры, прокуроры… И все свои визитки суют. А ведь жулики! Вы не банкир, случайно?