Он улетел в Чечню. Каждый чеченец старше двенадцати лет – террорист. Там, в Чечне, вдыхая горный полезный воздух, Углов наконец-то ощутил работу с молодежью своим призванием. Там он впервые опробовал прием – бить книгами. В Грозном разбомбили библиотеку, и Ярик заказал целый ящик никому не нужных книг. Он рушил опаленные корешки на затылки, выбирал книгу поувесистей, обложку пожестче, угол поострее. Слух о проделках «книголюба» (так прозвали Ярика) облетел Чечню. Конечно, Ярик не брезговал и целлофановым пакетом, в котором лицо удушаемого превращалось в парниковый помидор, отчего у пьяного самогонкой допытчика выделялась садистская слюна аппетита.
Чечня излечила его. Тихий светлый паренек из городка Климовска, получивший от любимой своей жены двойной удар – смерть и измену, он весь внутренне перевернулся. Но, объехав Грозный, Алхан-Юрт, Урус-Мартан, Ачхой-Мартан, Гудермес, Шали, Аргун, Ведено, он после этой творческой командировки стал смотреть на жуть жизни как на что-то глубоко верное. Он выместил печаль. Осталась боль, но боль светлая и тупая. Мало кто заметил, как к блондинистой прическе Ярика примешались стальные иглы седины.
Он вернулся в Москву, отдохнув.
И познакомился с агентом Неверовым.
Против гнили и мглы
Поднялась реконкиста —
И сильны, и белы
Два крыла у чекиста.
Что сказать тебе, Яр?
С чем его рифмовать,
Этот мужества дар —
Быть народу как мать?
Чернотой, чернотой,
Солнечной синевой
За предельной чертой
Ты летишь над Москвой!
Это Ярослав завербовал Степана.
Случилось все в универе. Степа шел с последней лекции, когда окликнули.
Коренастый блондин с красноватыми глазами протянул открытую корочку.
– На пять минут.
Они сели в пустой курилке. Говорил блондин приглушенно и душевно.
– Я читал тебя в Интернете. Юзер «pink_queen» – это ты, да?
Он произнес это «pink_queen», точно зубами расщелкнул фисташку.
– А… а откуда вы..?
– Можешь на ты. Мы много чего знаем. Мы любого анонима вычислять научились. Складно пишешь. «Кто любит табак и вина, / Кто воздух и молоко, / И все же возьмем пингвина – / Таким умирать легко». Я запомнил! Я это теперь вместо тоста говорю.
– А у вас, – хихикнул Степан, – свой ЖЖ есть?
– Зови ты меня на ты! Просто Ярик. Нет у меня никакого… Заведу себе ЖЖ, восемнадцать мне уже! – Блондин показал снежный оскал. – Это твое направление – Интернет и другая, извини, муть голубая… Мы сейчас очень ищем людей твоей профессии. Мы ведь до сих пор по старинке работаем. Как при совке. Если между нами… А теперь – свобода слова, свобода собраний. Муть голубая… Ты сам знаешь: можно завтра призвать пол-России-матушки вырезать, и тебе ничего не будет. А потом такие гаврики и правда за нож берутся. А где нам уследить? Где профилактика преступления? Вот поэтому и нужны люди твоей, Степан, тонкой специальности. Социолог, молодой ученый, а гражданская позиция – это твое право… Я и предлагаю: давай укрепляй гражданскую позицию. Пора бы уже за свою позицию деньги получать.
– Что я должен сделать?
– Пока ничего. Будь готов. Просто скажи: «Служу России!» Шучу, шучу.
– Так чего?
– Чего? Контру в подвалах стрелять! Что делать? Побродить где надо, пообщаться, на ус намотать… Короче, та же социология твоя.
Это было первое предательство. Самое первое.
Степа играл с малышней во дворе.
– Смотрите! – подозвала одна из дворовых мамаш, мерно покачивавшая коляску со своим грудным, который однажды встанет на ножки. И тоже начнет бегать по двору и устраивать бурю в песочнице. – Только не обижайте его! Он, наверно, ученый.
Она показывала на белого голубя. Голубь только что спустился посредине двора на широкую клумбу фиалок, опоясанную бетонным удавьим кольцом. Белый голубок, чистюля, выхаживал по кругу этой клумбы, как по арене. На передней лапке блестел золотой ободок колечка. Голубь поглядел на завороженных ребят, и глазок его начал быстро-быстро смаргивать, проваливаясь во что-то пугающе красное.
– Ой! У него глаз кровавый!
– Нет. – успокоила женщина, продолжая покачивать коляску, – это у них всегда глаза такие. А вы не кричите! Ребеночка мне разбудите… Надо бы позвонить в службу охраны птиц. Видите, какой он умный, еще и с кольцом. Дрессированный! Улетел, а кто-нибудь из цирка его ищет.
По совету женщины они раздобыли картонный ящик. Голубь доверчиво дался в руки, и его поместили во временное жилище, чтобы уберечь от кошки или вороны. Ящик поставили на лавочку под окнами Степы, тот жил на шестом этаже, но обещал строго следить за судьбой птицы. Девочка со двора сбегала домой, по 09 узнала телефон службы охраны разного зверья, но этот чудесный институт оказался глух к ее мольбам – приехать и забрать белого. Победил бюрократизм. Бессмысленный голубь покоился на лавке, внутри коробки, в которой заботливо проделали дырочки для воздуха. И все же он с силой бился, требуя выхода на публику.
Степа чуть не упустил голубя, когда принес ему накрошенный хлеб. Он едва удержал амбициозную птицу, пока ссыпал ей в убежище крошки. Голубь гневно, мессиански вскинул глаза и издал воркующий утробный звук, предавая Степана анафеме.
– Дурак, что ли? – обидчиво сказал мальчик и закрыл птицу обратно в темноту.
Он просил родителей забрать коробку к ним на балкон, но те оказались непреклонны, как бывают непреклонны именно взрослые, опоенные какой-то ужасной микстурой вредности. Это был выходной день, родители торчали дома и ссорились из-за того, что не поехали на дачу. Несколько часов Степа стоял на балконе, принимая солнечные ванны и оберегая жилище заключенного. Он даже отогнал некоего карапуза, ударившего по коробке пластмассовыми граблями. И тот дал деру в другой конец двора… Степа мечтал о том, как родители помирятся, придут в доброе расположение духа и позволят взять коробку с голубем на балкон. Степа будет за голубем ухаживать. Потом приоткроет коробку, птица не спеша вылезет, отряхнется, вспорхнет, полетит. Сделает большой круг от Остоженки через Кремль, через Пушкинскую площадь и вернется обратно. Навсегда.
Сходил на кухню. Вернулся на балкон с дуршлагом мокрой черешни.
Он поедал черешни на балконе, а косточки сплевывал вниз.
Перегнулся. Уличная серо-полосатая кошка карябала по коробке, вскочив сверху. Из коробки артистично, навстречу роковой дуэли, рвалась птица.
– Брысь! – крикнул Степа.
Машинально он выплюнул в руку сразу несколько черешен, только что отправленных в рот и разжеванных. Чтобы швырнуть вниз! И вдруг среди розовой мякоти и косточек увидел желтоватых червячков, живых, вертких, раскусанных, микроскопически извивающихся. Сумасшедшая тошнота поднялась к горлу! Степа отряхнул ладонь ладонью, он высыпал весь дуршлаг с черешнями вниз, он стал отхаркиваться на асфальт.