Двух таких фактов уже было достаточно, чтоб установить присутствие в районе горы Зеленой некой шайки странных типов, которых видели при обстоятельствах, еще более странных. Можно было выработать определенный алгоритм их появления: вой собаки, сильная сухая гроза или разговор по сотовому телефону, если верить показаниям Балащука. Если же на дрючке остался след зубов, а у шорской певуньи после встречи с ушкуйниками синяки на теле и нож, то ясно, что ушкуйники не призраки, не плод нездорового воображения. Глеб Николаевич вполне мог зарезать одного из них, потому на ногах и под ногтями осталась кровь...
Пока опера будили обслугу и проводили беседы, кинологи с собаками обследовали склоны по трем направлениям и, говоря протокольным языком, ничего, кроме старых экскрементов близ вершины, не обнаружили. Слишком велика была площадь поиска, поскольку путь движения Балащука не установлен, равно как и место его пребывания в период почти трехдневного отсутствия. Дважды собака подавала голос, обозначая продукты гниения, однако оба раза ошибочно: в первом случае нашли дохлого, полуразложившегося зайца, во втором – закопанных неглубоко собак, вероятно, бродячих, отстрелянных сторожами перед горнолыжным сезоном. Оставалось единственное, самое трудное, но перспективное направление – седловина и склон горы Курган, где была найдена одежда Глеба Николаевича. Но там как раз служба МЧС осмотрела и прочесала чуть ли не каждый курумник, досконально обследовала останцы и прилегающую к ним территорию.
Однако именно там пущенные из разных точек собаки почти одновременно подали голос. Одна в седловине близ «верблюда», другая много ниже, в лесном массиве. Опера связались с кинологами по радио и, получив утвердительный ответ, рискуя поломать ноги на каменных развалах, побежали в сторону Кургана. Надо было спешить, ибо Воронец поглядывал на часы, а шорские певуньи с шаманом уже выстроились на площадке приземления подъемных кабин, хотя сам подъемник еще не был включен – министр финансов двигался в сторону Шерегеша. Абатуров, обутый в туфли, отправился шагом, хотя, подстегиваемый старым хлыстом сыскного ремесла, иногда на ровных участках срывался в тяжелую, грузную трусцу.
В каменных развалах неподалеку от останцев были обнаружены явные следы и сгустки запекшейся крови, разбрызганные по щебню и глыбам. По уверениям оперов, да и кинологов тоже, она была человеческой, а учитывая холодный, тундровый климат, близость снежных линз и отсутствие насекомых, находится здесь не более четырех-пяти дней и выглядит вполне свежей, без явных следов разложения. Кроме того, тщательный осмотр места происшествия показал, что здесь, вероятнее всего, произошла драка: кто-то, стоявший чуть ниже, отбивался камнями, бросая их в противника, бывшего чуть выше по склону. Опера собрали и разложили на плите шесть увесистых осколков породы, недавно перемещенных снизу вверх. И на одном также обнаружена кровь.
Предчувствуя удачу, Абатуров оставил одного опера фиксировать следы, а сам со вторым отправился вниз по седловине, где отработала вторая собака. В лесном массиве, на каменной, с неровной поверхностью плите, вросшей в щебенистую землю, была тоже обнаружена кровь, но не капли и сгустки, а эдакая печенка, объемом в пять-шесть литров. Она стекла в углубление под камень, угнездившийся на плите, пожалуй, тысячи лет назад, и там свернулась, взялась сверху темно-бурой коркой и выглядела даже свежее, чем возле «верблюда».
Сомнений не оставалось: убийство произошло именно здесь. Рядом с застывшей кровью остался даже некий грязно-серый и какой-то рыхлый отпечаток, напоминающий контуры человеческого тела, лежащего на спине или животе. И если присмотреться внимательнее, то можно различить смазанные, кровавые следы босых ног, оставленные явно преступником. Но самого трупа нигде поблизости не оказалось, хотя кинологи уже обследовали близлежащую территорию, все больше расширяя круг. Причем не было ни следов волочения, которые бы непременно остались на мшистой, текучей щебенке, ни раскопа.
А надо было найти во что бы то ни стало, ибо, как говорят, нет трупа – нет преступления.
Начальник службы безопасности сам сделал полукилометровый круг, изрядно употел, нахлестал лицо жесткими ветками, но с неожиданным и обнадеживающим результатом: примерно в трехстах метрах от места происшествия он совершенно случайно обнаружил нож, лежащий не на земле, почему его и не нашли собаки, – на плоской поверхности полутораметровой гранитной глыбы. И на что сразу обратил внимание – подобный он уже видел сегодня! Точно такой же, как талисман, носила в сумочке бойкая шорская певунья.
А о том, что это орудие преступления, говорила тонкая полоска крови, засохшая вдоль деревянной рукоятки.
Абатуров сорвал с куста листочки, с их помощью поднял нож, опустил в пластиковый пакет и положил на место, придавив сверху камнем, – это уже для сохранения следов преступления, которые станет фиксировать прокуратура.
Именно эта находка вдруг обернула интеллигентного, даже лощеного Балащука совершенно неожиданной стороной. Еще минуту назад все-таки были сомнения, что он в состоянии хладнокровно кого-то зарезать. Причем ударом, после которого не выживают: судя по количеству вытекшей крови, лезвие перехватило аорту и легочную артерию. Должно быть, убитый был сильным, выносливым человеком, и сердце работало еще досточно долгое время, вытолкнув, по сути, всю кровь из организма.
К плите он вернулся с горящим лицом и надеждой, что день сегодня просто удачный, а значит, найдется и труп. Глаза настолько привыкли шарить по сторонам, что, отдыхая и раздумывая, докладывать Ремезу или еще рано, он снова обратил внимание на отпечаток тела и попытался понять его происхождение. Внешне это выглядело так, словно человека выхлопали о камень, как пыльный мешок, а потом взяли и унесли. Абатуров достал складник, раскрыл его и пошевелил легкую, пылеватую массу, напоминающую перепревший лишайник. Под трехмиллиметровым слоем лезвие вдруг глухо звякнуло о металл. Тогда он осторожно сгреб труху и подковырнул круглую, стальную бляху, величиной с суповую тарелку.
Догадка была невероятной, однако крепкие еще нервы выдержали и рука не дрогнула. Используя лезвие, как щуп, он исследовал все пятно и обнаружил еще четыре бляхи меньшего размера и, разложив их тут же на плите, получил латы, когда-то нашитые на одежду, – по описанию такие же, какие видели шорские певуньи на живых ушкуйниках.
То, что он принимал за прелый лишайник, было на самом деле прахом, оставшимся от человека. Сочетание его с довольно свежей кровью не укладывалось даже в его видавшее виды сознание. Точнее, объяснение находилось: тело сожгли кислотой. Но какая же это была кислота, что уничтожила мягкие ткани, кости, сухожилия и одежду практически без остатка, если не считать тонкого слоя пыльной трухи, – вот это не вмещалось ни в какой опыт. Труп буквально истлел, как если бы его бросили в конвекторную печь, но при этом невредимыми остались железные пластины, когда-то защищавшие грудь.
Находясь в каком-то давящем, едком возбуждении от всего этого, Абатуров доложил Ремезу о находке, вызвал опергруппу из прокуратуры, а сам, отобрав кровь и прах для исследования, в тот же час пошел на вершину горы Зеленой, испытывая навязчивое желание оглянуться...