– Отдайте, тетя, ну пожалуйста. Аня вчера еще обещала отвести меня позвонить и не отвела, и сегодня не отведет, а мне очень надо. – Он старался смотреть в пугающие его голубые, казалось бы, ничего не выражающие глаза бабы, смотреть, не утирая собственных льющихся без всякого удержу слез. – Ну, пожалуйста, я Ане три монеты обещал, хотите вам тоже дам, только отведите меня позвонить. А Аня потом, когда вернется, все вам расскажет. Она подтвердит, что я не вор. Что это мои монеты. Правда.
– Три монеты? – Теперь женщина смотрела на него уже по-другому, не пыталась оскорбить, не грозилась милицией, но все равно Казику сильно не нравился этот ее взгляд.
– С мамой, говоришь?
– С мамой или с папой. – Казик шумно втянул в себя сопли, стараясь не отводить взгляда. – Честное слово.
– С мамой – это святое. Если с мамой, так я, это, помогу тебе, чем смогу, конечно. К будке этой клятой проведу, за охрану тебе буду, чтобы по дороге никто не обидел, деньжищи такие не отобрал. А то всякого сброда тут видимо-невидимо. – Она тяжело поднялась с пола, отряхнула коленки. – Только ты мне тогда тоже монету, нет, две монеты выдашь, чтобы я не за просто так ноги ломала. Хорошо?
– Конечно, хорошо. – Казик вытер рукавом слезы и улыбнулся.
– Только я остальные монеты сама Ане отдам. Тебе выдам у будки одну или две, свои заберу, а остальные отдам твоей тете, а то еще потеряешь. – Она сунула монеты в карман фартука, размашисто перекрестилась.
– А вы так и пойдете? Без куртки?
– Да что тут идти-то, – баба решительно взяла Казика за руку, и вместе они начали медленно спускаться по лестнице.
Аккуратно сложу понты
У роковой черты.
А.Смир
Вопреки обещаниям Георгия, через мост ей не пришлось переправляться одной. Точнее, одна она прошла ровнехонько половину моста, где ее встретил опирающийся на весло, точно патриарх на свой посох, Захарыч.
– Долго вы что-то, а где же провожатый? Сбежал, черти ему в кишки. Вот ведь народец поганенький пошел. Им за сопровождение такие бабосы сыпятся, а они даже до места толком довести не могут. Уроды. Ну, ничего, сегодня в «Навь» телегу накатаю, будьте нате. Ишь, чего удумали, охраняемую особу несколько метров до места не довести! С рук на руки, как водится, не передать.
– Да фиг с ним, с убогим. – Аня махнула рукой в сторону берега. – Ногу вот только зашибла, у них там начало весны, лед пополам с водой. Скользко.
– Весна – это хорошо. Весна, это я особенно люблю, тем более, когда она солнечная да радостная, с птичками, голубым небом, первыми цветами. Впрочем, цветы – они в городах теперь почитай что круглый год обитают. В стеклянных гробах. Прямо на улицах. И тетки при них вечно замерзшие приплясывают, в ладоши хлопают. А в каждом гробике по несколько зажженных свечей. Днем и ночью. Днем и ночью горят. Цветы живые в мертвых гробиках, много, самые разные. Кум рассказывал, что даже зимой весенние, летние или скажем осенние раздобыть возможно. Так ли?
– Самолеты летают, отчего же не привезти? Цветы хорошо расходятся. – Аня нарочно шла тихо, прихрамывая на пострадавшую ногу. Будет Захарыч в офисе отчитываться, припомнит, что клиентка травмировалась, поэтому и до моста долго добиралась. Хотя не похож Константин Захарович на человека, который любит отчеты писать. Вот он какой, работает близ Питера, а даже не прогуляется по городу, не полюбопытствует, какими цветами торгуют.
– Не скажи, самолеты не самое главное, главное, что мир единый и маленький, словно щенок крошечный, что за пазухой, если угодно, разместится. Мир – он живой, дышащий, чувствующий, соображающий. Правда, туго это у него выходит, медленно, но все же… – Константин Захарович задумался, почесывая плохо выбритый подбородок. – Раньше, для того чтобы из осени в зиму, или из зимы в весну, почитай три месяца жить приходилось, если ехать в карете, скажем, навстречу весне, то можно было быстрее поспеть, приход нового времени ускорить и порадоваться. Нынче на самолете из снежной Московии в солнечный Египет или Турцию несколько часов, и все – победа! Думаешь, это оттого, что самолеты быстро летают? Оттого, что мир с каждым годом меньше становится, Господь его во все времена одной ладонью прикрыть мог, или, скажем, на одну положить, а другой и хлопнуть, чтобы неповадно было всяким-яким…
– А другой свет, он тоже живой? Ад – тоже чувствует? Тоже соображает? – Аня затаила дыхание. Этот странный, чем-то напоминающий мультяшного Печкина человечек, говорил вещи, прежде не приходившие ей в голову. Но от них, от этих вещей, она чувствовала, зависела нынче ее жизнь.
– Ад-то?.. – Захарыч на мгновение задумался. – Полагаю, Ад, как говорится, живее всех живых. В нем постоянно что-то происходит, творится. Он хрупок и артистичен, умеет подстраиваться под обитающих там людей, выдавая им те картинки, к которым они привыкли. Сам я, правда, не бывал в тех местах, не особо и тянет. Но слышал, что если человек всю жизнь прожил на помойке и ничего, кроме пьяной шушеры, драк и объедков не видел, каким бы ни был он хорошим, какие бы муки на земле ни претерпел, но на том свете он нипочем не попадет в роскошный дворец или скажем отель пять звезд. Потому что первая задача ада – сделать все возможное, чтобы человек не понял, что умер. Потому как если он уверится, что помер, поди ты его заставь думать, что-то в себе менять. А это важно. Ой, как важно, потому что там, где мир крохотный, пушистый и теплый, словно щенок, которого можно запросто и за пазуху запихнуть, и сапогом огреть, и, шутки ради, кипятком обварить, – мир этот, как сросшийся близнец, связан с миром, который у тебя внутри. И каков человек – таков и окружающий его мир. Если он, к примеру, в чудеса верит, точно ребенок – вокруг него всенепременнейше чудеса. Христос говорил, будьте как дети… А вот если внутри человека клокочущий огонь и полымя, значит, и вокруг него непременно ад выстроится. Вокруг любящего – любовь, вокруг злого – зло. Вокруг трусливого – подлость, ложь и предательство, все чего он по жизни боится, вокруг смелого – боевые друзья, красивые женщины, Вальхалла с ее вечными пирами!
Человеческое сердце – солнце в его личной вселенной, если солнце светит – все цветет. Если выжигает безжалостным огнем – гибнет, совсем не светит – льдом все покрывается.
– А Димка, он получается в зиме, идущей на весну? Это хорошо?
– Хорошо тем, кто умер, и то не всем, многие и после смерти мучаются по старой памяти.
По мере прохождения моста воздух заметно теплел, или Аня заранее предчувствовала встречу с огненной рекой.
– Ничего, на том берегу, поди, отогреемся, теплая осень – это тебе не ранняя весна. Когда погода каждый день меняет обличие, точно капризная девка сарафаны.
Оказавшись на набережной, Захарыч сразу же ускорил шаг, стуча по мостовой веслом, заставляя Аню плестись чуть сзади. Исправно хромая, она не стремилась выдавать себя, идя вровень с хитрым перевозчиком.
– Ватник под скамейкой на корме, сапоги тута. Одевайте быстрее, а свою обувку хотите в руках, хотите в сумку. Только давайте уж скорее, а то как бы на том берегу наши тревогу не подняли, что мы припоздали.