– Упадок мне милее.
– А как же искусство? – спросила Глэдис.
– Оно – болезнь.
– А любовь?
– Иллюзия.
– А религия?
– Распространенный суррогат веры.
– Вы скептик.
– Ничуть! Ведь скептицизм – начало веры.
– Да кто же вы?
– Определить – значит ограничить.
– Ну дайте мне хоть нить!..
– Нити обрываются. И вы рискуете заблудиться в лабиринте.
– Вы меня окончательно загнали в угол. Давайте говорить о другом.
– Вот превосходная тема – хозяин дома. Много лет назад его окрестили Прекрасным Принцем.
– Ах, не напоминайте мне об этом! – воскликнул Дориан Грей.
– Хозяин сегодня несносен, – сказала герцогиня, краснея. – Он, кажется, полагает, что Монмаут женился на мне из чисто научного интереса, видя во мне наилучший экземпляр современной бабочки.
– Но он, надеюсь, не посадит вас на булавку, герцогиня? – со смехом сказал Дориан.
– Достаточно того, что в меня втыкает булавки моя горничная, когда сердится.
– А за что же она на вас сердится, герцогиня?
– Из-за пустяков, мистер Грей, уверяю вас. Обычно за то, что я прихожу в три четверти девятого и заявляю ей, что она должна меня одеть к половине девятого.
– Какая глупая придирчивость! Вам бы следовало прогнать ее, герцогиня.
– Не могу, мистер Грей. Она придумывает мне фасоны шляпок. Помните ту, в которой я была у леди Хилстон? Вижу, что забыли, но из любезности делаете вид, будто помните. Так вот, она эту шляпку сделала из ничего. Все хорошие шляпы создаются из ничего.
– Как и все хорошие репутации, Глэдис, – вставил лорд Генри. – А когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов. У нас одна лишь посредственность – залог популярности.
– Только не у женщин, Гарри! – Герцогиня энергично покачала головой. – А женщины правят миром. Уверяю вас, мы терпеть не можем посредственности. Кто-то сказал про нас, что мы «любим ушами». А вы, мужчины, любите глазами… Если только вы вообще когда-нибудь любите.
– Мне кажется, мы только это и делаем всю жизнь, – сказал Дориан.
– Ну, значит, никого не любите по-настоящему, мистер Грей, – отозвалась герцогиня с шутливым огорчением.
– Милая моя Глэдис, что за ересь! – воскликнул лорд Генри. – Любовь питается повторением, и только повторение превращает простое вожделение в искусство. Притом каждый раз, когда влюбляешься, любишь впервые. Предмет страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой. Перемена только усиливает ее. Жизнь дарит человеку в лучшем случае лишь одно великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение переживать как можно чаще.
– Даже если оно вас тяжело ранит, Гарри? – спросила герцогиня, помолчав.
– Да, в особенности тогда, когда оно вас ранит, – ответил лорд Генри.
Герцогиня повернулась к Дориану и посмотрела на него как-то странно.
– А вы что на это скажете, мистер Грей? – спросила она.
Дориан ответил не сразу. Наконец рассмеялся и тряхнул головой.
– Я, герцогиня, всегда во всем согласен с Гарри.
– Даже когда он не прав?
– Гарри всегда прав, герцогиня.
– И что же, его философия помогла вам найти счастье?
– Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.
– И находили, мистер Грей?
– Часто. Слишком часто.
Герцогиня сказала со вздохом:
– А я жажду только мира и покоя. И если не пойду сейчас переодеваться, я его лишусь на сегодня.
– Позвольте мне выбрать для вас несколько орхидей, герцогиня, – воскликнул Дориан с живостью и, вскочив, направился в глубь оранжереи.
– Вы бессовестно кокетничаете с ним, Глэдис, – сказал лорд Генри своей кузине. – Берегитесь! Чары его сильны.
– Если бы не это, так не было бы и борьбы.
– Значит, грек идет на грека?
– Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину.
– И потерпели поражение.
– Бывают вещи страшнее плена, – бросила герцогиня.
– Эге, вы скачете, бросив поводья!
– Только в скачке и жизнь, – был ответ.
– Я это запишу сегодня в моем дневнике.
– Что именно?
– Что ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню.
– Огонь меня и не коснулся, Гарри. Мои крылья целы.
– Они вам служат для чего угодно, только не для полета: вы и не пытаетесь улететь от опасности.
– Видно, храбрость перешла от мужчин к женщинам. Для нас это новое ощущение.
– А вы знаете, что у вас есть соперница?
– Кто?
– Леди Нарборо, – смеясь, шепнул лорд Генри, – она в него положительно влюблена.
– Вы меня пугаете. Увлечение древностью всегда фатально для нас, романтиков.
– Это женщины-то – романтики? Да вы выступаете во всеоружии научных методов!
– Нас учили мужчины.
– Учить они вас учили, а вот изучить вас до сих пор не сумели.
– Ну-ка, попробуйте охарактеризовать нас! – подзадорила его герцогиня.
– Вы – сфинксы без загадок.
Герцогиня с улыбкой смотрела на него.
– Однако долго же мистер Грей выбирает для меня орхидеи! Пойдемте поможем ему. Он ведь еще не знает, какого цвета платье я надену к обеду.
– Вам придется подобрать платье к его орхидеям, Глэдис.
– Это было бы преждевременной капитуляцией.
– Романтика в искусстве начинается с кульминационного момента.
– Но я должна обеспечить себе путь к отступлению.
– Подобно парфянам?
– Парфяне спаслись в пустыне. А я этого не могу.
– Для женщин не всегда возможен выбор, – заметил лорд Генри. Не успел он договорить, как с дальнего конца оранжереи донесся стон, а затем глухой стук, словно от падения чего-то тяжелого. Все всполошились. Герцогиня в ужасе застыла на месте, а лорд Генри, тоже испуганный, побежал, раздвигая качавшиеся листья пальм, туда, где на плиточном полу лицом вниз лежал Дориан Грей в глубоком обмороке.
Его тотчас перенесли в голубую гостиную и уложили на диван. Он скоро пришел в себя и с недоумением обвел глазами комнату.
– Что случилось? – спросил он. – А, вспоминаю! Я здесь в безопасности, Гарри? – Он вдруг весь затрясся.
– Ну конечно, дорогой мой! У вас просто был обморок. Наверное, переутомились. Лучше не выходите к обеду. Я вас заменю.