— Трудно сказать. Он был в табуне, доставленном из Мексики, так что его доподлинное происхождение отследить сложно. Да вы же сами знаете, что представляют собой такие аукционы. Жизненные истории лошадей там никого не волнуют… Я, конечно, проверил его сканером, но никакого чипа не обнаружил. Впрочем, нет оснований предполагать, что это особо ценная лошадь. Он в жутком состоянии, так что если бы не редкостная расцветка…
Он бросает взгляд на меня, ни дать ни взять виновато. И не заканчивает фразы.
Я спрашиваю:
— А почему его отправили на убой?
Я по-прежнему не могу оторвать глаз от коня. Состояние у него действительно ужасающее. Он изможден, круп похож на вешалку, неухоженные копыта отросли и растрескались, он с трудом наступает на них, ставя ноги под безобразным углом. Хвост стерт в клочья и почти вылез, грива поредела. Бедняга то и дело прижимает уши, следя за каждым нашим движением. Потом начинает рыть землю копытом и наконец опускает голову, чтобы почесать ее об ногу.
— Заметили, как он вылетел из конюшни? — говорит Дэн. — Мне пришлось вколоть ему успокоительное, чтобы завести в коневоз. И дать еще дозу, чтобы извлечь оттуда и отправить в денник!
— Ну, сейчас вид у него вполне вменяемый, — говорю я, вернее, мрачно бурчу.
Это все-таки не Гарри.
— Значит, на колбасу? — спрашивает Ева.
Я иду вдоль забора. Конь пристально следит за мной. Я захожу за угол, и он поворачивается следом — дюйм за дюймом, так, что ко мне все время обращена левая сторона его головы. Когда я добираюсь до дальнего угла паддока, нас разделяют каких-то пять футов.
Я прислоняюсь к забору, разглядываю его морду. На ней читается страх… и что-то еще. Вот бы заглянуть в эту голову и прочесть, что делается в лошадиной душе!.. А голова у него, кстати, очень красивая. Это видно, даже несмотря на истощение. Сильная и изящная, нос с легкой горбинкой. Спорю на что угодно, здесь не обошлось без ганноверской крови. Если не считать маленькой белой звездочки, морда у него в точности как у Гарри…
И тут конь поворачивает голову, и у меня земля уходит из-под ног. Его правый глаз!.. Не глаз, а какая-то темная дыра!..
Секундой позже до меня доходит, что глазница и в самом деле пустая.
Не совладав со своими чувствами, я отчаянно ору. Конь взвивается на дыбы и галопом порскает прочь. Он почти влетает обратно в конюшню, разворачивается так резко, что впору было бы упасть, и снова принимается носиться вдоль забора.
— Ох, блин горелый, — слышу я голос Дэна.
Он бежит ко мне, огибая паддок.
— Аннемари, я должен был тебя предупредить. Ох, блин, я должен был тебе сказать…
* * *
Всю дорогу до дома Ева то яростно костерит производителей гормональных лекарств для заместительной терапии, то слезливо жалеет бедненьких жеребяток. Я воспринимаю ее возмущенное бормотание с заднего сиденья как этакое фоновое обрамление моего ужаса.
Я готова пришибить Дэна за удар исподтишка, который он мне нанес. Он бы еще мою давно умершую бабушку мне представил. Я поняла бы, если бы так поступил человек, не знавший про меня и про мое отношение к Гарри. Но ведь Дэн — знал! Знал чуть ли не лучше всех!
Увидеть Гарри вот таким… Я одергиваю себя, даже трясу головой. Нет, нет, это ведь не Гарри. Это просто несчастный, замордованный, доведенный до ручки конь. У него та же масть, но это не Гарри.
— Слышишь, ма. — Голос Евы прерывает мои размышления. — Ты ведь тоже эту хрень принимаешь?
— Что?..
— Эту хрень, которую делают из мочи беременных кобыл!
— Нет. Я пользуюсь синтетическими препаратами.
— А-а…
Голос у нее разочарованный.
Когда мы прибываем домой и Мутти приступает к процессу выгрузки папиного кресла, я вдруг понимаю, что все это время думать не думала о его параличе.
* * *
В эту ночь мне снится мое падение. В первый раз за долгие годы. Я просыпаюсь в поту, с бешено колотящимся сердцем…
Когда-то оно постоянно мне снилось, приходилось пить снотворное, чтобы отделаться от кошмаров. Какая горькая ирония! Я бы все сделала, чтобы увидеть во сне Гарри при каких-то других, более счастливых обстоятельствах, но снилось мне только наше падение. Гарри приходил ко мне только в миг полета через тот двойной оксер…
А потом и этого не стало. Вот уже почти десять лет.
В реальности я потеряла сознание в момент удара о землю, но воображение уснащало кошмары всеми подробностями. Я вижу, как приближается земля, чувствую, как провисают поводья, когда в нее ударяется голова Гарри, как ее отбрасывает назад, а мои руки продолжают поступательное движение, а потом и я сама врезаюсь — сперва в неподвижного Гарри, потом — скользнув по его левому плечу — в землю. На скорости примерно тридцать миль в час. Я чувствую, как мне забивает рот песком пополам с выбитыми зубами, вижу перед глазами алые и белые звезды — это ломается нос, заливает кровью глаза. Я чувствую боль — это край шлема впивается сзади в шею. Я тогда не знала, что только застегнутый подбородочный ремешок помешал ему полностью раздробить позвоночник. Я чувствую — вернее, каким-то образом вижу, словно пребывая вне собственного тела, как мои руки и ноги подпрыгивают после удара, как у марионетки, которую бросили на пол. И тело Гарри, смятое, сломанное. Глаза у него открыты, но он не двигается, лишь кожа непроизвольно подергивается на плече и боку да копыто раз за разом судорожно подгибается и скребет по земле…
Я просыпаюсь, матрас подо мной ходит ходуном. Наверное, я резко вскинулась. Но я могу поклясться — это от удара после падения на препятствии…
* * *
На другое утро я иду в офис. Он расположен на втором этаже конюшни, прямо над комнатой отдыха. И, как и там, здесь есть окошко, выходящее на манеж.
Жан Клод дает индивидуальный урок. Он расхаживает по манежу, наблюдая, как ученица на серой чистокровной кобыле один за другим берет низенькие барьеры.
Какое-то время я смотрю, почти убаюканная легким галопом.
Бухгалтерия Мутти, как и следовало ожидать, пребывает на недосягаемой высоте — комар носа не подточит. Пока меня не было, предприятие расширилось. Теперь у нас пятеро конюхов, занятых полный рабочий день. И Жан Клод — ему платят больше, чем я могла себе представить. Увидев в гроссбухе цифру, стоящую в графе «зарплата» напротив его фамилии, я с удивлением бросаю взгляд в окошко. Должно быть, где-то здесь лежат его рекомендации и резюме. Надо будет разыскать.
Еще под нашим началом состоят тридцать две лошади. Четырнадцать принадлежат школе, две — Жану Клоду, остальные шестнадцать — частные, которым мы предоставляем денники, корм и уход. На всех отпускаются опилки для денников, сено, отруби и овес. Кроме того, спрей от мух, необходимые лекарства и витамины, визиты кузнеца и ветеринара. И все, что необходимо для техники, вроде тракторов или разбрызгивателей воды. Сложная система ухода за пастбищами позволяет в летние месяцы свести к минимуму потребление сена и сберечь два травостойных поля для скашивания осенью. Ну и естественно, социальное страхование, налоги, медицинские страховки… и прочая бумажная волокита.