Разбираясь в финансовой отчетности, я обнаруживаю листок розовой бумаги — это второй, под копирку, экземпляр соглашения о займе. Я беру его в руки и принимаюсь изучать, хмурясь все больше. Оказывается, два года назад мои родители обратились за ссудой, чтобы обновить крышу конюшни. Это удивляет меня и, признаться, пугает. Пускай мои родители больше и не держат манеж олимпийского класса, а крыша — вещь недешевая, я была уверена, что такая трата им по карману. А получается, они едва сводят концы с концами.
Наверное, это надо рассматривать как часть загадочной австрийской души, но все бумаги у моей мамы в идеальном порядке. Да и чистота в офисе прямо хирургическая. Не удивлюсь, если Мутти ящики стола пылесосит. Мне о таком не стоит и мечтать. У меня просто нет этого в крови. Я родилась и всю жизнь прожила в Америке. Какая уж тут австрийская душа?
Я просиживаю за столом добрых три часа, копаясь в бумагах. Покончив с этим, я встаю и подхожу к окошку. Закидываю за голову руки и нагибаюсь туда-сюда, разминая затекшие мышцы.
Жан Клод ведет групповое занятие. Смена из пяти девочек-подростков ездит строевой рысью по кругу. Жан Клод ходит в центре манежа. Вот он обращается к одной девочке, и я, даже не слыша, знаю, что он говорит. Девочка пропускает один шаг и начинает вставать и опускаться в седло под нужную ногу.
Я решаю спуститься вниз и поискать лимонада — хочется пить. На первом этаже я замечаю, что дверь в комнату, где хранятся призы, приоткрыта. Я захожу и включаю свет.
Ничего удивительного, что Жан Клод назвал меня «знаменитой Аннемари». Мои родители могли вообще ничего ему не рассказывать: здесь и так все стены увешаны моими призовыми ленточками и розетками. Это не говоря о фотографиях, которых полно в комнате отдыха и коридоре.
— Привет, — раздается голос у меня за спиной.
Я быстро оборачиваюсь. Это Дэн. Я и не слышала, как он вошел.
— Привет, — отвечаю я.
Мне разом и досадно, и лестно.
Он окидывает взглядом комнату и некоторое время молчит.
— А у тебя блестящая карьера была, — говорит он потом.
— Ага, — говорю я. — И звездный час аж в восемнадцать лет. Во повезло-то.
Дэн опять замолкает.
— Слушай, — произносит он наконец. — Я… ну… хотел бы попросить прощения за вчерашнее. Я должен был предвидеть, какое тяжкое впечатление это на тебя произведет. Но я… в общем… я сам так обалдел от его масти, что больше ни о чем думать не мог.
Я открываю большую коробку. Еще ленточки. И толстая папка ламинированных сертификатов.
— Ладно, проехали, — говорю я нарочито небрежным тоном. — Скажи лучше — как он себя чувствует?
— Примерно как вчера. Только теперь он бегает снаружи, и нам никак не загнать его внутрь. Даже и не знаю, что делать, если он никого не будет к себе подпускать. Может, не надо было его привозить…
— Еще чего выдумал!
Я завожусь… и спохватываюсь. Я сама от себя такой горячности не ожидала.
Дэн пристально смотрит на меня с другого конца комнаты.
— Ты, наверное, права, — говорит он. — Но с его копытами надо срочно что-то делать, а как, если к нему прикоснуться не удается?
— А что, обязательно надо прямо так подходить? Да еще и немедленно?
— Ты же видела его ноги.
— И что ты собираешься делать?
— Наверное, возьму пневматическое ружье и дротик с транквилизатором…
— А у тебя есть?
Он кивает.
— Как же без них? К нам в центр иногда ого-го какие буйные попадают.
— Да уж, — говорю я. — Догадываюсь.
Я тереблю край свитера, глядя себе под ноги. Потом поднимаю взгляд и вижу, что Дэн по-прежнему на меня смотрит.
— Такие очень редко встречаются, верно? — говорит он.
Я понимаю, что он имеет в виду масть коня, и медленно киваю.
Мы снова молчим.
— Ну ладно, — говорит он. — Пойду я, пожалуй. Ты не возражаешь, если я заеду за Евой в районе семи?
— Зачем?
— Подвезу на работу.
— Это ты о чем?
— Завтра она начинает работать у меня в центре.
— Знаешь, я по-прежнему не в курсе, о чем речь!
— Твоя мама позвонила мне и спросила, нельзя ли Еве помогать с жеребятами, пока лето.
— Вот как? — говорю я. — Позвонила?
— А что, что-то не так?
— Наверное, все так, — говорю я. — Не считая того, что меня никто не удосужился спросить.
Вид у Дэна становится озабоченный.
— Да ладно, все путем, — говорю я, пытаясь переварить услышанное. — Если ей этого хочется, я только рада. По крайней мере, буду хоть знать, где она и чем занята.
— Может, тебе надо подумать?
— Нет, говорю же, я была просто не в курсе. А так все замечательно, я могла бы сама и подвезти ее.
— Ты уверена? Мне совсем не сложно заехать за ней…
— Нет, я сама ее привезу.
— Тогда договорились.
Дэн переминается с ноги на ногу, потом начинает двигаться к двери.
— Ладно, пока. Я просто зашел убедиться, что у тебя все в порядке.
— Все хорошо, — говорю я.
Он поворачивается уйти, но останавливается на пороге. И опускает голову, уперев ладони в косяки. Потом вновь разворачивается ко мне.
— Отлично выглядишь, Аннемари. И вообще, так здорово тебя снова увидеть.
— Взаимно, — говорю я.
И он уходит.
* * *
Я застаю Мутти в садике — она занимается прополкой. Гарриет валяется в травке неподалеку — этакая расплывшаяся колбаска. «И ты, Гарриет?»
— Дэн заходил, — начинаю я, останавливаясь поблизости.
Мутти щурится на меня снизу вверх — я стою со стороны солнца.
— Говорит, ты пристроила Еву поработать у него до осени.
— Ну да, утром сегодня, — кивает она, заслоняя глаза ладонью в рабочей перчатке.
— А как насчет того, чтобы моего мнения для начала спросить?
— Меня Ева попросила позвонить ему. Я думала, ты знаешь.
— Так вот, я не знала.
— Ну ладно, извини, — говорит она и вновь нагибается над грядкой, втыкая в землю совок.
— Мутти, мне это не ладно.
Она откладывает совок и вновь поворачивается ко мне.
— Ты сердишься?
— Да, сержусь.
— С какой стати? Что такого случилось? Ты бы хотела, чтобы летом она занималась чем-то другим?
— Тут кругом масса всяких занятий.