— Так точно.
— С вами говорит Джек Берман, — гудит низкий голос без каких-либо ноток юмора. — Моя жена рассказала мне, что сегодня случилось у вас на конюшне. Хочу уведомить вас, что мы немедленно заберем от вас лошадей, как только найдем для них новое место.
— Мистер Берман…
— Доктор Берман!
— Доктор Берман, я хочу принести извинения за происшествие с вашей супругой. Поймите, у меня дочь-подросток, у нее случилось ужасное переживание, и от волнения я неподобающим образом обошлась с вашей уважаемой женой. Я вела себя безобразно, так что, повторяю, примите мои искренние извинения. Могу ли я надеяться, что вы дадите нам возможность загладить случившееся?
— Ни под каким видом!
— И я ничего не могу по этому поводу предпринять?
— Вы уже предприняли все, что от вас зависело!
У меня начинает болеть голова.
— В таком случае, надеясь, впрочем, что вы еще измените свое мнение, согласно контракту, вы должны предоставить нам письменное уведомление не менее чем за шестьдесят дней до того, как…
— За исключением случая несоблюдения контракта.
— Но я не допускала несоблюдения…
— Словесное оскорбление есть частный случай такого нарушения. Послушайте, леди, кто вы там есть! Мы ведь не просто так поставили к вам своих лошадей. Нам нравилось, как ведутся дела на этой конюшне. И вот без видимых причин меняется сперва тренер, потом менеджер, потом мы вдруг не можем пользоваться оборудованием, а персонал начинает нас оскорблять!
— Мистер… то есть доктор Берман… Мой отец — прежний тренер — тяжело заболел, так что ему пришлось оставить занятия. Мать взяла отпуск по уходу за ним. Вот чем были вызваны перемены. Менеджер теперь я, и я уверена, что мое ведение дел полностью удовлетворит ваши высокие требования. Верно, я не должна была в таком тоне разговаривать с вашей супругой. Мне нет прощения, я не надеюсь на него, но я попросту сорвалась. Я хотела бы как-то загладить свою вину перед ней. Если бы вы дали мне шанс…
— Не думаю, что это возможно, — отвечает он голосом, выражающим полную непреклонность.
Я не в силах этого понять. Выслушать все то, что я сейчас ему излагала, — и не посочувствовать?
Мне остается только вздохнуть.
— В таком случае не рассмотрите ли вы возможность задержаться у нас хотя бы до конца августа? Если вы заберете лошадей прямо в этом месяце, у меня всего три недели, чтобы найти новых постояльцев для пяти денников…
— А вот это, милочка, уже ваша проблема.
Вот так-то. Одна случайная фраза — и доброй трети наших клиентов как не бывало.
* * *
На следующее же утро к нам въезжает большой, на восемь голов, коневоз — сплошь красная краска и сверкающий хром. Я еще в постели, мне снится что-то приятное, связанное с Дэном. Рев мотора заставляет меня разом проснуться и отдернуть занавески. Заметив проезжающий мимо дома коневоз, я тотчас поняла, что происходит.
Я натягиваю футболку и шорты и слетаю вниз по лестнице, прыгая через ступеньку. Всовываю ноги в мамины галоши для работы в саду и неуклюже бегу через двор.
Гарра сходит с ума, он мотает головой и заполошно носится вдоль забора своего выгула. Добравшись до конца, он всякий раз поворачивает так резко, что облако пыли окутывает его. С того самого дня, как его сюда привезли, я не видела, чтобы он так бесился.
— Я могу вам помочь? — говорю я, обращаясь к мужчинам, стоящим возле кабины.
Оба во все глаза смотрят на Гарру.
Тот, что повыше, оборачивается ко мне.
— Доброе утро, — говорит он.
Притрагивается к своей кепке и идет мне навстречу, протягивая листок бумаги.
— Мы тут кое-каких лошадок забрать…
Я выхватываю листок и вчитываюсь в него.
— Все в порядке? — спрашивает мужчина.
Я возвращаю ему бумажку и расстроенно киваю. Боже, как мне плохо!
В отчаянии я бреду к забору. Гарра галопом носится вдоль дальней стороны изгороди. Он весь в мыле, голова задрана, уши прижаты. Возле угла он вдруг останавливается в каких-то дюймах от стенки. Потом разворачивается и уносится в противоположную сторону.
Вскоре я слышу, как скрипит под копытами гравий. Я смотрю, как выходят из конюшни Сэм-Ай-Эм, Хелло-Стрэнджер, Мэд-Макс, Ариель и Маггинс — великолепные, дорогостоящие животные. Их по одному ведут к коневозу и грузят внутрь. Потом работники запирают дверь, снова подносят ладони к кепкам — и грузовик отбывает.
Я безнадежно провожаю глазами удаляющийся коневоз… Вот он пробирается по подъездной дорожке, останавливается у выезда — и, натужно ревя мотором, сворачивает направо. Еще миг, и он скрывается за густой зеленью кленов.
Он увез с собой четыре с половиной тысячи долларов ежемесячного дохода, это еще без учета оплаты занятий, причитающейся Жану Клоду. То есть впору хоть удавиться.
— Что тут такое? — слышу я за спиной голос Жана Клода.
Легок на помине! Он тоже только что из постели, на щеке отпечатался шов от наволочки, длинные волосы, не связанные в привычный хвост, рассыпались по плечам.
Мне стыдно посвящать его во все подробности, и я просто говорю:
— Берманы лошадей забрали…
— Джессика, что ли?
— Ну да, Джессика.
Он непонимающе глядит на меня, и я повторяю:
— Уехали. Лошадей забрали.
— Что?..
Приходится объяснить:
— Вчера я ей нахамила, и они решили поискать другую конюшню.
— Вот проклятье, — говорит он.
И смотрит, подбоченясь, туда, где только что скрылся коневоз.
— Ну так сохрани хоть задаток…
Ну конечно! Я совсем забыла о нем! Я чуть не плачу от облегчения.
Кажется, у меня вырвался какой-то звук, потому что Жан Клод обеспокоенно смотрит на меня:
— С тобой все хорошо?
— В общем, да, — говорю я, хотя сама не слишком в это верю.
Задаток поможет нам продержаться весь следующий месяц, спасибо и на том, но дурные предчувствия не покидают меня. Если эти денники не начнут приносить доход, нам точно крышка.
— Новых владельцев найдем, — точно подслушав мои мысли, произносит Жан Клод.
— Целых пять денников! — восклицаю я горестно.
— Ничего, — говорит он. — У меня есть ученики, а у них есть друзья. Значит, будут и лошади.
И он направляется обратно в конюшню.
— Жан Клод, — поспешно окликаю я.
Мне не хочется, чтобы он уходил.
— Да?
— Ева будет помогать на конюшне до конца лета.