* * *
Снег за окном идёт такой мелкий, что он уже и не идёт вовсе, а прогуливается в совершенно разные стороны и щекочет воздух. Крыша соседнего дома вся в недельной щетине сосулек. Её бреют два цирюльника в оранжевых куртках. Снизу им громким лаем подаёт советы собака, проживающая неподалеку, в подвале соседнего дома. Оранжевые куртки ей что-то отвечают, и все трое громко смеются.
По тротуару проходит милиционер. Он маленький и до того щуплый, что погоны раза в два шире его плеч, а дубинка, прикреплённая к поясу, своим концом проводит под ним по снегу жирную черту. Большие у него только малиновые уши, на которых держится шапка с кокардой. Увидев милиционера, цирюльники и собака немедленно прекращают смеяться. Это и понятно — у всех троих просрочена регистрация, а на собаке висит ещё и украденная сарделька из ларька.
Из подъезда выбегает мальчик в крупных, не по сезону, веснушках. Он опаздывает в школу. На ходу из прорехи в его портфеле выпадают три вчерашние большие, красные и толстые двойки и одна маленькая, синяя от холода тройка. Мальчик подбирает тройку, отряхивает её от налипшего снега, прячет в карман и бежит дальше. Двойки, точно каких-нибудь дождевых червей, немедленно принимаются клевать воробьи. За воробьями устремляются голуби, а за голубями приходит большая облезлая ворона. Она долго перебирает клювом двойки, но всё же отходит. В прошлом году она нашла в мусорном баке чей-то дневник и наклевалась этих оценок до полного несварения.
Из окна четвертого этажа во двор смотрят старушка и кошка. На самом деле кошка живет одна. Старушка умерла ещё прошлым летом. А вместо неё во двор смотрит большой старушкин портрет, приклеенный к стеклу. Ещё от старушки осталась свадебная фотография. Муж у неё был военный моряк. Но эта фотография висит на стене, над кроватью, и во двор не смотрит. Да и зачем? Кошка ей каждый вечер подробно пересказывает увиденное. Старушка внимательно слушает, нюхает выцветший от времени букетик левкоев и загадочно улыбается. А её муж молчит. Он этими новостями никогда не интересовался.
* * *
Сидит напротив меня в вагоне метро мужчина в очках. В элегантном пальто, в норковой шапке, в вырезе пальто виднеется галстук, не крикливый, завязанный не абы как, а узлом «Принц Альберт». Что-то рассказывает своей спутнице — красивой женщине лет тридцати пяти или около того. В процессе рассказа деликатно касается её рукава. Сдержанно улыбается. А другой рукой мужчина придерживает на коленях дорогой кожаный портфель, из которого торчит газета, а на газете этой аршинными буквами написано «ОРГАЗМ С КОНЁМ».
* * *
В два часа дня, на Маросейке, в кафе «Дерево какао», мужчина в синем костюме и черных усах позвонил по телефону и сказал:
— Пьер? Коман са ва? — и дальше продолжал по-русски — Я хочу сказать спасибо за вчерашнее. Отработали как надо. Все в порядке. Молодцы. Ну не без накладок, конечно, но я понимаю — устали. А что я там покричал немного — не обижайтесь. Это все от эмоций. Иногда перехлестывают. Ну отдыхайте. Еще раз спасибо.
Мужчина выпил кофе, закурил и снова позвонил:
— Леха? Здорово. Прочухался? Я хочу сказать спасибо за вчерашнее. Отработал как надо. Все в порядке. Молодец. А что обматерил — не обижайся. Работа у нас нервная. Я обычно своим так говорю — если в морду не дал — уже хорошо. Ну давай. Проспись к вечеру.
* * *
На детской площадке величиной с малогабаритную кухню сидят на скамейке двое. Мимо них идет мокрый снег, молча проходит по двору и заворачивает за угол дома.
— Заманал уже — причастись, да причастись! — тараторит мужчина лет тридцати в вязаной красной спортивной шапке с оттопыренными ушами такого же цвета женщине в дубленке.
— Ладно, дед. Говно вопрос. Причащусь, раз тебе без этого никак… но как подумаю о ложке, которую облизывают в порядке общей очереди… Колбасит меня…
— Да… — задумчиво отвечает его спутница, отхлебывая пиво из бутылки, — мистика в этом какая-то есть, но магии никакой…
Она ставит недопитую бутылку у бордюра, рядом с двумя дорожными рабочими в ярко-оранжевых куртках и покровительственно им улыбается. Один из них — смуглый и маленький — улыбается ей в ответ единственным золотым зубом во рту.
* * *
У станции метро Таганская, в блинной, молодой человек вида кровь с молоком, сливками и сметаной, не прекращая есть блин с вареньем, говорит в телефон:
— Я к тебе, можно сказать, всей душой. Всем сердцем! А ты ко мне — жопой… — и пожевав немного, добавляет со вздохом: — Еще и вертишь ей при этом.
* * *
На станции метро «Охотный ряд» в вагон вошел немолодой толстощекий мужчина, ряженый Лениным, устало плюхнулся на сиденье, расстегнул потертое пальто с бархатным воротником, за ним пиджак, достал из жилетного кармашка жвачку, осмотрел ее, обдул от крошек, снова спрятал, из внутреннего кармана пальто вытащил газету «Спорт Экспресс» и стал читать, шевеля губами. По губам было видно — картавит.
* * *
На самом деле мы счастливее их. Об этом мало кто из нас догадывается, а из тех, которые догадались, еще меньшее количество имеет мужество себе в этом признаться. Мы веками живем в ожидании лучшей жизни, а они там, как дураки, ей живут. Ожидание жизни лучше самой этой жизни. Если ты, конечно, тонкий ее знаток и ценитель, а не примитивный обыватель, который в голову только и делает, что ест. Спросите у любого: когда было лучше — до свадьбы или после нее? То-то и оно. А ведь какие были ожидания! Какие были мечты! У нас ведь о будущем не думают. У нас о нем мечтают. Лежат, к примеру, у костра на привале, на диване, на жене, на работе (нужное подстелить) в кольчуге, нагольном тулупе, кирасе, пыльном шлеме (нужное подчеркнуть) и мечтают: вот прогоним татар, шведов, французов, белых, красных, милиционеров, олигархов, чиновников (недостающее вписать) и заживем! Да что олигархи! Теща наконец-то уедет к себе в Кандалакшу и заживем! Встанем с дивана и заживем! Будем двигать науку, бороздить океанские просторы, сеять разумное, доброе и вечное. О, это наше чудесное будущее время… которое у них стало суровыми буднями. Вот и пусть теперь встают каждый день с утра пораньше и как проклятьем заклейменные двигают, бороздят, сеют до седьмого пота. Не зря они придумали пословицу — мечтай осторожнее. Обожглись уже. И только у нас все шиворот-навыворот. Только наш поэт мог такое написать «Жаль только — жить в эту пору прекрасную уж не придется — ни мне, ни тебе». Лет двадцать назад мне даже показалось — ну все. Накаркал. Придется жить. А сейчас, когда все осело, всплыло, запахло, протухло (нужное подчеркнуть) — понятно, что еще рано бить тревогу. Еще не время жить. Еще время мечтать. Это ли не счастье.
* * *
В Протопоповском переулке темно. Редкие прохожие, точно летучие рыбы, на минуту выпадают из темноты в светлый круг фонаря и через несколько шагов снова в нее ныряют. Мужской голос низкий, толстый и чугунный, а женский высокий, пронзительный. Стеклорез, а не голос.
— Ларис, давай в Перекресток зайдем. Пивка купим. Ударим по темному Крушовице…