– Да, Галочка, связано.
– Так. В чем был смысл опыта? – Она ждет ответа. – Юра, не молчи! По-моему, я имею право знать правду.
– Да, конечно…
Стук калитки, быстрые шаги – на веранду поднимается Черемисин. «Господи!» – вздыхает Галя, стискивая руками свои плечи, словно ее зазнобило вдруг. Черемисин, бросив на нее быстрый взгляд, спрашивает Круглова:
– Как Игорь?
– Спит. А ты почему так рано с работы?
– Сделал все назначения и ушел. Мне одна ранка не нравится у Игоря на животе. Я принес мазь…
– Не буди его. Сядь, Миша. И ты, Галочка. Прошу тебя, сядь.
– Не хочу.
– Ну ладно. – Круглов, как видно, на что-то решился. Он прохаживается по веранде, вызывает Асю из кухни, и та с обиженно-страдальческим видом усаживается в заскрипевшее кресло. – Вот что, – говорит Круглов, остановившись и присев на перила напротив Гали. – В письме все написано, но я понимаю… я должен что-то объяснить… – И после небольшой паузы: – Послушай, Михаил, ты хорошо знаешь стариков, знаешь возрастные изменения, старческие болезни. Этот постепенный и неотвратимый износ организма. Дряхлеющий человек – черт возьми, что может быть печальней! – Он ударяет ладонью по перилам. – Я, кажется, рассказывал о начале своей работы. Возня с кожей навела меня на мысль о переводе износа живого организма в ступенчатую категорию. Человек не должен изнашиваться постепенно, как башмак. Пусть он, достигнув зрелости, сохранит ее в состоянии полного расцвета – до последнего мгновения. Лампочка горит и горит, верно? Пока не перегорает.
Он подходит к Гале, закуривающей сигарету.
– Дай мне тоже.
– Ты же бросил курить.
– Все равно. – Он вытягивает из пачки сигарету, прикуривает. – Ну вот. Мы с твоим отцом, Галя, ты это знаешь, многие годы изучали мозг. Мы установили: чтобы стабилизировать организм в фазе зрелости, надо разгрузить некоторые группы нейроклеток. Чтобы они не только тратили свою биоэлектрическую энергию, а получали бы часть энергии извне, периодически подзаряжались. Из высокогорного растения химеры мы выделили энергоемкий субстрат, который… Впрочем, не стоит углубляться. Все написано. Я торопился. Я повторил тут некоторые опыты, включая первоначальные, с ботинками… Я очень торопился, чтобы закончить полный отчет к девятнадцатому августа. И я успел, как видите.
– Значит, вы… – Черемисин начинает фразу и умолкает, как бы не решаясь вытолкнуть застрявшие в горле слова.
– Да, – кивает Круглов, – нам не оставалось ничего другого. Сложилось так, что обезьяна, с которой мы работали несколько лет и которая… ну, обнадеживала нас… погибла. От неожиданной ерунды, которой так много в жизни, – от простуды. У нас не было выбора. Как всегда, не было выбора, – с силой повторяет он. – И мы с твоим отцом испытали действие препарата на себе.
– Ужасно… – прошептала Ася.
– Ужасно? Ну уж нет! Похож я на твоих стариков, Михаил? Мне семьдесят, а я, представьте, здоров. Ни склероза, ни вставной челюсти, ни даже завалящей какой-нибудь язвы желудка. С вашего позволения, я еще полон сил. Разве это ужасно? Ужасно другое, – говорит он, помолчав. – Помнишь, Галочка, один мартовский вечер, мы уговорились провести его вместе, ты приехала ко мне, а я…
– Пятница четвертого марта, – быстро говорит Галя. – Еще бы не помнить…
В ту пятницу Круглов застрял в лаборатории. Не потому, что очень был загружен работой, день как раз выдался спокойный, и собирался Круглов уехать пораньше, автобусом без пяти семнадцать, чтобы домой поспеть к половине седьмого – к условленному с Галей часу.
Но вот что произошло.
В начале пятого Круглов выходит из вивария и, пренебрегая лифтом, неторопливо поднимается в свою лабораторию на третий этаж. Он заглядывает в компьютерный зал, окликает одного из работающих там программистов, вихрастого юнца в огромных очках:
– Саша, есть что-нибудь для меня?
– Есть, Георгий Петрович, – оборачивается к нему юнец. – Вот ваши распечатки.
В рабочей комнате, в закутке за шкафами с лабораторной посудой, три сотрудницы утоляют жажду чаем с пирожными и взволнованным разговором о товарах ширпотреба, которые, может быть, в понедельник привезет сюда автолавка.
– Георгий Петрович, попейте с нами чаю, – зовет старшая из них.
Круглов отказывается, проходит за свой стол, бегло просматривает распечатки, сделанные принтером с экрана компьютера, – полоски бумаги с ровными строчками букв и цифр. Одну за другой кидает их на стол – ничего существенного. Вдруг ему в глаза бросается строчка.
ПРДЛЖТНСТ ШТНБГ 7 MAP 88 КРГЛВ 19 АВГ 88
Снова и снова перечитывает он эту строку, пока не осознает ее страшный смысл.
Он подходит к окну. Смотрит на расчищенную от снега площадь перед фасадом института, на темную полоску леса.
Тревожно, сбивчиво текут его мысли.
«Так это и есть… это и есть закон, который я нащупал… закон кратности обмена… Дьявольщина! Я формулировал задачу вовсе не затем, чтобы… Седьмого марта – это через два дня… Через два дня – Штейнберг?.. Нет, нет! Ошибка. Конечно, ошибка… Компьютер барахлит… вот пойти прочистить ему электронные мозги, старому дураку… ведь компьютеры тоже стареют… А я, значит, девятнадцатого августа?.. Да нет… ошибка, ошибка!»
Снова он садится за стол, выдвигает ящик, роется в своих тетрадях, бумагах.
– Георгий Петрович, – зовет сотрудница из-за чайного стола. – Объясните нам, пожалуйста, что за страсти бурлят вокруг Нагорного Карабаха?
– А? Да, да, бурлят страсти… Я не знаю… Только то, что в газетах…
«Вот они, – листает он страницы тетради. – Формулы кратности обмена в группе клеток, которые управляют превращениями веществ и энергии… Я не очень был уверен… шутка ли, закон открыть… Но материал опытов – тех, что мы проделали во времена Клеопатры, и тех, что я уже один тут прокрутил в последние годы, – весь огромный материал, обработанный на компьютере, по-новому предстал… в математическом выражении он навел на мысль, что тут закономерность… кратность обмена, так я назвал эту повторяемость…»
Невозможно сидеть тут за столом, и рыться в рабочих тетрадях, и слушать нескончаемый треп сотрудниц. Невозможно! Он спускается в просторный, серым мрамором отделанный холл, машинально надевает пальто, шапку нахлобучивает.
Куда тебя несет, Круглов?
Идет, не разбирая дороги, по талому снегу, по хлюпающим островкам обнажившейся земли. Огибает штакетники дач, бредет по сосновому лесу, проваливаясь по колено в сугробы.
«Ошибка… конечно, ошибка! Я не формулировал задачу на продолжительность… мне важно было, когда я вводил наши со Штейнбергом данные, важно было получить оптимальный расчет очередной подзарядки… вот эту кратность обмена подтвердить… Черт тебя подери, электронный болван! Кто тебя просил рассчитать продолжительность эффекта? Кто вообще может предсказать последний день человеческой жизни?.. Тоже мне новый оракул выискался… Врешь, поди, как все оракулы!»