Не думай, что нам легко дался экстракт, вероник этот самый. Мы бились около трех лет. Придумывали и делали приборы. Перепробовали сотни реактивов. Нам осточертевали бесконечные нудные опыты, мы бросали поиск, потом начинали вновь. Летом Штейнберг улетал на Кавказ, в горы, привозил новый материал для работы, кустарник этот.
Наконец весной 54-го года, где-то в марте, мы получили вероник. Теперь пошли в ход кожи, законсервированные по моему методу. Мы обрабатывали их вероником. И добились стойкого эффекта: кожа сама восстанавливала изношенные клетки. Понимаешь? Такая подошва долго оставалась совершенно новой, не изнашивалась – пока не исчерпывался энергетический ресурс клеток, и тогда кожа разваливалась в прах. В 55-м году мы продемонстрировали свое открытие в виде ботинок, получили авторское свидетельство. Кстати, в том же 55-м у Штейнберга и Веры родилась Галина… их позднее дитя…
А дальше было так. Наши «вечные» ботинки в серию не пошли. Возня большая, новую технологию осваивать не нашлось охотников. Да и синтетика уже воцарилась в обувной промышленности, искусственные кожи…
А в 56-м году Штейнберга снова пригласили в Физиологический институт. К тому времени Глеб Алексеевич Рогачев стал видным ученым, доктором наук, заведовал отделом в институте. Он-то и пригласил Штейнберга к себе в отдел, обещал режим наибольшего благоприятствования, свободный поиск и тому подобное. И Леонид Михайлович пошел. И я вместе с ним, потому что нас уже прочно связывала совместная работа. Да… Нашлась там штатная единица и для меня, и вот мы начали это проклятое исследование…
Идет по городу машина. За рулем Мария Васильевна Рогачева. Она подъезжает к дому, выходит, нарядная, моложавая, с большой сумкой, из машины. Неторопливо направляется к подъезду.
Глеб Алексеевич Рогачев дремлет в кресле перед телевизором.
– Где ты была? – поднимает он сонный взгляд на Марию Васильевну.
– В магазинах, в Гостином дворе. Посмотри, Глеб, какой я тебе купила микрокалькулятор.
Он, сдвинув очки на лоб, берет калькулятор, осматривает, капризно выпятив нижнюю губу.
– Правда славная вещица?
– Ничего… Только что я буду считать?
– Ну Глеб! Ты же сам говорил, что хочешь калькулятор. Вспомни, ты собирался писать статью…
– И напишу! Я им всем покажу! Пусть не думают, что меня уже сдали в архив.
– Конечно, ты напишешь. Конечно, покажешь.
Теперь Рогачев смотрит из-под очков на жену.
– Накрашена, намазана, – ворчит он. – Где ты была? Кроме магазинов?
– Ох! – вздыхает Мария Васильевна. – Как только тебе не надоест собственное занудство?
Она уходит в свою комнату, вынимает из сумки и рассматривает покупки.
Частые телефонные звонки.
– Алло, – берет трубку Мария Васильевна. – Да, да. Я Рогачева. Давайте. – И после паузы: – Костенька, здравствуй, мой дорогой!
– Здравствуй, мама! Как ты там? Как Глеб Алексеич?
– Все в порядке у нас. А что у тебя, Костенька? Очень жарко в Алжире, да?
– Жарковато в Алжире. Но тут всюду кондишн. Ничего, терпимо. Мама, у нас с Ритой просьба к тебе. Позвони Мурзаковым, спроси, как поживает Енисей.
– Как поживает кто?
– Енисей! Ну собака наша, ты же знаешь. Запиши телефон Мурзаковых.
– Да, пишу. – Она записывает названный Костей номер. – Позвоню, сыночек, не беспокойся. Послушай, Костя… Тут мне звонили, спрашивали, где Круглов. Куда-то он исчез. Ты, случайно, не знаешь, где отец? Не говорил с ним перед отъездом?
– Случайно знаю. Отец в Карабуруне.
– Где, где?
– В Ка-ра-бу-ру-не. В день нашего отъезда он вдруг позвонил, спросил адрес Черемисина.
– Ага. Поняла. А какой адрес у Черемисина?
– Карабурун… улица Сокровищ моря. А номер дома не помню. Ладно, мама. Привет Глебу Алексеичу.
– До свидания, сыночек. Риту поцелуй. Звони!
Положив трубку, Мария Васильевна некоторое время не убирает с нее руку. Сидит в задумчивости. Потом рeшительно набирает номер.
– Волкова-Змиевского позовите, пожалуйста. Это Виктор Андреевич? Говорит Мария Рогачева.
– Здравствуйте, Мария Васильевна, – отвечает Змиевский.
– Виктор Андреевич, я вот о чем. Недели две назад мне вдруг позвонила дочь Штейнберга. Будто куда-то исчез Круглов.
– Да, исчез. Понимаете, все это очень странно. Георгий Петрович сказал, что пришлет по почте заявление об увольнении и…
– Простите, меня не интересуют подробности. Нашелся Круглов или нет?
– Нет, Мария Васильевна.
– Я случайно узнала, где он может быть. Мне вообще-то нет до этого никакого дела, но я подумала, что для вас… Ну, словом, он в Карабуруне. Во всяком случае, собирался туда.
– В Карабуруне? Это на Черном море? А где именно? Он в доме отдыха или…
– Я знаю лишь одно: там живет его племянник Михаил Черемисин. На улице Сокровищ моря. Да, представьте себе, Сокровищ моря. Номер дома не знаю. До свидания.
Мария Васильевна кладет трубку. Подходит к зеркалу, отразившему красивое, несколько надменное лицо. Гибкими движениями рук массирует виски.
А в Карабуруне очень жаркий день. Такая жара, что галька на пляже обжигает Игорю пятки. Он, только что вылезший из воды, прыжками передвигается вверх, к гроту в скале, где сапожная мастерская Филиппа.
– Дитя, – говорит Филипп, не выпуская гвоздей изо рта, – ты хочешь зажарить ставриду?
– Не хочу. – Игорь ложится ничком на неровный каменный пол грота. – Ух… Жара сегодня… Меня пропекло всего, как на сковородке.
– Разве это жара? – Филипп одним ударом молотка вбивает очередной гвоздь в подошву туфли. – Жара, к твоему сведению, была в Сингапуре. Вот там, можно сказать, настоящая жара. А тут просто легкий обогрев. Тебе понятно?
– Да.
– Тогда возьми помидоры и нарежь сыр. А где твой дядя-боцман?
– Работает.
– И какую он работает работу?
– Не знаю, Филипп. Раньше я немножко понимал, что дядя Георгий изобрел ботинки с подошвой, которая не изнашивается. А теперь сидит у себя в комнате, что-то пишет…
– Не может быть такой подошвы. – Новый удар молотка. – Это я говорю как специалист.
– Но дядя сам рассказывал…
– Мне не надо рассказывать. Я узнаю человека по обуви. Твой дядя неадекватный человек, я сразу понял.
– Не аве… А что это значит?
– У него ботинки износятся, как у всех людей, но не завтра, а через время. Вот что это значит. Тебе понятно?
– Нет.
– И правильно. Ты хороший мальчик, но психологически не подготовлен.