– Мы не принимаем кредитных карт, – ответил официант невозмутимо вежливо. По-видимому, у него было адское терпение.
Господин подскочил к двери в туалет и стал колотить в нее, выкрикивая что-то по-арабски.
– Али! Али! – кричал он, и в потоке арабской, неразличимой для меня речи слышалось только «карта креди». – Али! Али! – как будто призывал приятеля или родственника немедленно прекратить мочеиспускание – в знак протеста.
Али, впрочем, – судя по времени – все-таки завершил начатое, а когда наконец вышел, немедленно присоединился к остальным, плотно обступившим молодого человека. И вместе они еще минут пять громко требовали хозяина заведения, которого не было, потрясая в воздухе сжатыми кулаками, как в плохих восточных фильмах, где герои слишком эмоционально жестикулируют, изнурительно долго плачут, жалобно поют, обильно потеют и неутомимо танцуют…
Даже в полумраке залы видно было, как побелело лицо официанта, – оно почти слилось по цвету с фартуком.
Наконец компания направилась к выходу, и, уже стоя на пороге, главный зачинщик и скандалист простер указующий перст в сторону молодого человека и пять! – пять раз подряд! – театрально и высокопарно прокричал:
– Расист! Расист! Расист! Расист! Расист!!!
После чего торжествующе покинул поле боя.
Мы остались вдвоем в пустом зальце. Тихо журчала вода в каком-то приспособлении для рыбок в аквариуме… Молодой человек молча ушел на кухню и минут десять отсутствовал… Потом явился с подносом. Лицо его по-прежнему было бледным и каким-то опрокинутым.
– Ваша цыпленка, – спокойно сказал он, ставя передо мной тарелку и раскладывая приборы.
Я мягко проговорила, коснувшись его руки:
– Не огорчайтесь… Все, что было тут сейчас… ровным счетом ничего не значит… Это театр.
Он ничего не ответил, ушел, но, видимо, в знак признательности поставил мне старую трогательную песенку Джо Дассена, под которую одна в пустом уютном зале я задумчиво догрызла замечательно прожаренного цыпленка.
– Чужак за границей всегда привлекает к себе внимание. А русские за границей – особая тема. Одно время отношение к нам, в частности в Европе, было брезгливое. Согласны? Изменилось ли это отношение, по-вашему, за последние десять-пятнадцать лет? И почему? Мы, русские, изменились или дело в другом?
– Русские за границей – особая тема, а я скажу, израильтяне за границей – особая тема. Уверена, что татары за границей тоже – особая тема. Человек за границей вообще чаще всего выглядит чужаком и идиотом, чувствует себя хоть чуть-чуть, но не в своей тарелке и вечно попадает впросак. Щедрин, кажется, писал, что в Европе россиянину все кажется, будто он что-то украл, а в России – будто что-то продал.
В Европе любой иностранец – особая тема, вы разве не заметили? Европа вообще брезглива. Французы в этом переплюнули всех, но и остальные хороши. Изменилось не отношение к русским, изменился наш статус. Заработки наши изменились. Если в каком-нибудь девяносто пятом, выезжая в Париж, вы готовы были остановиться в мерзейшем дешевом пансиончике, где в грязном и тесном холле торчит за стойкой ленивое и равнодушное быдло, то сегодня вы можете позволить себе номер в приличном (или даже очень хорошем) отеле. А там персонал вышколен. Он может думать о вас что угодно, но мышцы лица держит правильно натянутыми. И если вы с ним заговорите по-английски, а не по-французски непременно, то он обязан ответить вам по-английски, а не отвернуться с кривой гримасой, как это было с нами году в 94-м в одной (да и не в одной) дешевой забегаловке на Монпарнасе.
В Европе россиян, по крайней мере, не отчитывают за внешнюю и внутреннюю политику их государства. А вы попробуйте оказаться в какой-нибудь высокоинтеллектуальной, университетской или журналистской компании где-нибудь в Европе, будучи израильтянином. Чего только вы не услышите!
Есть любимый израильтянами анекдот на эту тему, который я не поленюсь привести тут полностью:
«Прохлаждаясь в парке Тюильри, в Париже, турист-израильтянин видит, что гигантский ротвейлер напал на гулявшую с ним пятилетнюю девочку. Парень (резервист-десантник, понятно) бросается на собаку и душит ее голыми руками. Окровавленную, но живую девочку увозит машина «амбуланса», а вокруг израильтянина собираются возбужденные журналисты:
– Назовите ваше имя, месье, и завтра весь город узнает, как отважный парижанин спас ребенка!
– Я не парижанин, – улыбаясь, сообщает парень.
– Неважно, вся Франция узнает, как отважный француз спас от смерти девочку!
– Я не француз, – замявшись, говорит турист.
– И это не беда! Назовите свое имя, и завтра вся Европа узнает, как отважный европеец спас девочку от гибели!
– Я… не европеец…
– А кто же вы?!
– Я – израильтянин.
Смена выражения на лицах.
– Завтра весь мир узнает, что израильтянин убил собачку пятилетней девочки! – отчеканивает журналист».
Помнится, после выхода одной из моих книг в австрийском издательстве меня пригласили выступить перед читателями и журналистами. Я сидела за столом, рядом со мной – переводчица этой книги. Почти все вопросы были на политические темы; я человек неполиткорректный, резкий, прямо скажем, человек – поэтому моя милая переводчица по мере развития сюжета алела и алела щеками, наливаясь напряжением все более высоковольтным.
Наконец одна из журналисток поднялась и поинтересовалась – понимаю ли я, что чувствует палестинская мама…
Я смотрю – моя переводчица совсем сварилась, опустила голову, бормочет:
– Надо немедленно прекратить эту неприятную тему… немедленно… переключить… остановить…
– Вот что, Ирэна, – сказала я ей твердо. – Сейчас вы переведете слово в слово все, что я стану говорить. Прошу не смягчать и не сокращать…
Таким вот образом за те пять дней, пока я находилась в Австрии и Германии, я давала интервью самым разным журналистам. И в каждом фигурировала пресловутая «палестинская мама». Когда напоследок моя издательница робко объявила, что сегодня на ярмарку (дело происходило в Лейпциге, на знаменитой книжной ярмарке) у меня придет взять интервью еще одна журналистка, я сказала:
– Нет, увольте. Я исчерпала вербальные методы спора. Я просто побью эту журналистку, и учтите, что это не эвфемизм: драться я умею, я выросла в ташкентском дворе.
Вижу, моя издательница сильно смутилась… да деваться некуда – уже дала слово журналистке.
Ну, думаю, пеняйте на себя!
В договоренное время является в павильон ярмарки на стенд издательства чудовищная баба: лохматая, в каком-то ватнике, в огромных кроссовках… начинает разматывать проводки… Ну, все, думаю, на эту точно брошусь. Это даже оригинально и вполне по-русски: скандал-рукоприкладство писателя на книжной ярмарке на фоне своих книг.