В 7.30 утра позвонила Элеонора (рановато, по-моему) и извинилась за свое меланхоличное поведение накануне. Судя по всему, она проходит сеанс психотерапии по причине «несовершенного воспитания и, как следствие, отсутствия чувства собственного достоинства». Подробности выведывать не стал. Сказал, что я тоже обращался к психотерапевту по причине «невнимания ко мне родителей, когда я был ребенком».
В свои тридцать один год я могу вспомнить только два примера родительского самопожертвования, проявленного отцом. В первом случае мне было шесть лет, и я уронил малиновый леденец в песок в Уэллсе. Папа отдал мне свой (наполовину съеденный). Второй произошел, когда меня исключили из школы за то, что я нарушил правила, явившись в красных носках. Папа отпросился на работе, пошел к директору, пучеглазому мистеру Скратону, и заставил его принести униженные извинения.
2 часа ночи.
Что касается бучи из-за красных носков. Только что вспомнил, как было дело.
1. Отец не отпрашивался на работе. Он был тогда безработным.
2. Он не противостоял пучеглазому Скратону в помещении школы. Он ему
позвонил.
3. Скратон не приносил униженные извинения.
4. На третий день я капитулировал и прибыл в школу в черных носках.
Суббота, 18 апреля
День рождения Гленна
Сегодня утром Гленн зашел ко мне в комнату и поблагодарил за открытку с надписью «Ты тинэйджер, сынок!» (Рисунок: светловолосый мальчуган в бейсболке, надетой задом наперед, сидит перед компьютером.) Он попросил прочесть стих внутри открытки. Я прочел и пожалел, что не сделал этого в магазине. Тогда бы я непременно купил другую открытку.
«Мальчишка!» — повитуха вскричала.
И великая гордость меня обуяла.
И с гордостью этой тебя я растил,
С тобой в зоопарк охотно ходил.
Буквам и цифрам тебя обучал,
В минуту невзгод плечо подставлял.
И вот ты достиг пути середины:
Уже не дитя, еще не мужчина.
Теперь ты тинэйджер, вся жизнь впереди.
Готовься, надейся, поблажек не жди:
Печаль и раздоры тебя закружат,
Но долг мой — советом тебя поддержать.
Родной ты мне сын, а я твой отец.
На том и умолкну, словам всем — конец.
Думаю, Гленна это поэтическое выражение любви тронуло, хотя наверняка не скажешь, когда у него такое лицо. Я купил ему в спортивном магазине форму английской сборной, и он тут же бросился в ванную — переодеваться. У мальчика мои ноги: в трусах он выглядит не лучшим образом. Уильям подарил Гленну открытку, которую сделал в детском саду: картонный футболист, украшенный приклеенной и расцвеченной кукурузной кашей. Когда мы завтракали (я требую, чтобы мы вместе сидели за столом — когда я рос, моя мать ела стоя спиной к раковине, а отец сидел на педальном мусорном ведре), Гленн спросил:
— Ко мне придут неожиданные гости, папа?
Ответил ему:
— Нет.
А Гленн сказал:
— Ты ведь так и должен отвечать, правда, папа?
Когда он вышел на улицу, чтобы вместе с Уильямом погонять по двору футбольный мяч, я позвонил Шарон и попросил ее прийти вместе с детьми.
Кажется, Шарон обрадовалась — она еще не бывала на Крепостном Валу. Затем я позвонил своим родственникам и упросил их прийти к 5 часам и принести открытки и подарки.
На автоответчике Элеоноры оставил сообщение.
Большую часть дня закупал все необходимо для приема «неожиданных» гостей. Купил футбольный торт от Джейн Эшер и тринадцать свечей. В 4.45 приготовил большую кастрюлю картофельного пюре и поставил в духовку тридцать пять сосисок «Уокерз». Нарезал два фунта испанского лука и поджарил его на медленном огне. Следующие четверть часа я провел на пороге дома, озабоченно оглядывая улицу и моля, чтобы гости все-таки пришли.
В конце концов, пешком притащились Шарон, Кейстер, Кент и Брэдфорд, а потом приехали мои родственники. Попросил их подождать снаружи, затем заманил Гленна во двор, сказав ему, что хочу отточить мастерство владения мячом — весьма малоправдоподобный предлог, но он купился. Через пять утомительных минут, в течение которых я делал вид, что интересуюсь футболом, завлек мальчика в гостиную, которая уже наполнилась друзьями и родственниками. Гленн покраснел до корней волос и не произнес ни слова, когда собравшиеся пропели «С днем рождения тебя!».
На фоне остальных выделялся голос Элеоноры — как выделяется певчий дрозд на фоне вороньего карканья. Когда подавали чай, Таня Брейтуэйт громким шепотом сказала отцу:
— Сосиски, картофельное пюре и жареный лук? Как это примитивно.
Мама услышала и тотчас взбеленилась:
— Что ты имеешь против сосисок?
— Против сосисок, как таковых, я ничего не имею, — ответила Таня.
Мама многозначительно посмотрела на отца и заметила:
— А ты, полагаю, теперь и на сардельки согласен.
Таня сердито отвернулась и следующие полчаса трепалась с Элеонорой о кашемире.
— Это возмутительно, — услышал я ее слова.
Когда Таня ушла, я заметил Элеоноре:
— Если Таня считает, что цена возмутительно высока, ей не следовало покупать кашемир.
Элеонора недоуменно посмотрела на меня и сказала:
— Мы говорили не о кашемире. Мы обсуждали положение в Кашмире.
Я рад, что меня больше к ней не влечет. Ни одному нормальному мужчине не захочется иметь отношений с плоскогрудой женщиной, которая на исходе дня рассуждает о каком-то Кашмире. Кейстер привел в восхищение всех гостей, его передавали его из рук в руки и тискали. За исключением Элеоноры. Втайне я считаю, что младенец весьма уродлив — точь-в-точь Вуди Аллен, только без очков, разумеется.
Шарон выглядела обрадованной, когда Гленн попросил мою маму сфотографировать его с родителями.
Мама сделала несколько снимков своим одноразовым фотоаппаратом. Она была весьма довольна, когда Гленн поблагодарил ее:
— Спасибо, бабушка.
Ей нравится, что Уильям зовет ее бабушкой.
Воскресенье, 19 апреля
Сегодня утром спросил Гленна, что такое саббат [104] . Он сосредоточенно сморщил лицо, а потом сказал:
— Помоему, это какая-то доисторическая рок-группа, да?
— Группа называется «Блэк саббат», — ответил я, — и прославилась высмеиванием христианства и нравов среднего класса.